Григорий Мещеряков - Отыщите меня

Спрятанные под рубашкой часы, кажется, не повредились и целы. Лишь бы не отняли, гады. Петька, не выходя из угла, громко, чтоб каждый услышал, сказал:

— Бить будете, я в райсовет пойду!

— А ты, падла, бойкий и озорной! — язвит Князь. — Только не пугай, Генералец, свояков, а то заикаться станешь! Так, смехи?

— Ты не свой, ты фашист! — Голос Петьки чуть не сорвался.

— Нишкни, падла! — пробасил Князь. — Не то я разгневаюсь, и ты, по натуре, сыграешь в проруби на родной Вятке-реке и даже говном не всплывешь, падла!

— Сам всплывешь!.. Если еще раз тронете, то я кого-нибудь убью! — выдохнул последнее слово Петька.

В дверь постучали, и воспитательский голос прокричал:

— Мальчики, почему у вас шум и свет горит? Не пора ли выключать и спать ложиться?

— Пора, — негромко усмехнулся Князь и снова сделал какой-то жест рукой. «Холуи» поняли и с готовностью стали сдвигать кровати, подталкивая «падлу». «Холопы» развалились на постелях и отдыхали.

Петька не знал, куда теперь приткнуться и стоит ли идти к своей кровати, может, опять заваруха начнется и бить станут. Но в спальне уже было тихо. Князь помалкивал и сопел. Все быстро попрятались в постелях, кто-то выключил свет.

Свернувшись калачиком, Петька забился в уголок у голландки. Запахнулся потуже в шинельку да и остался тут, на полу.

Из щелей дуло, голландка остыла, было холодно, мокрая от пота одежда липла неприятно к телу. Заныли болячки и ссадины на ногах и руках. Слез, как обычно, не было. То ли они высохли, то ли пропали совсем. С того первого дня войны, когда от страха так хотел и не смог заплакать. В самую пору сейчас пореветь втихомолку, может быть, боль позабылась бы и на душе бы полегчало. Но слез нет и, наверное, уже никогда не будет. Петька языком зализывал ссадины, потирал ушибленные места, лежал комочком, молчал и думал. Хоть бы разок поплакать, почувствовать, как по щекам текут слезы, сжимается горло, вздрагивает голова и медленно утихает и отходит боль. Но, может, так даже к лучшему, горя никто не увидит и не посмеется. А у Петьки в душе ненависть накопится, больше зла родится, меньше жалости останется. Петька отомстит обязательно, нельзя без этого рвать отсюда.

Одни называли «холопов» и «холуев» прислугой, другие — свитой, а третьи — и вовсе дружиной. Бандиты и сволочи они все, опричники, как говаривал когда-то батька про хулиганов, а не дружина. Позднее Петька узнал, что угрозы Князя действительно опасны. Кто-то рассказал, как два новичка скорешились против Князя, дали отпор и устроили драку с ножами. До «мокрого» не дошло, но Князя они все же отмочалили. Потом оба исчезли неизвестно когда и куда. Разыскивать их не стали, никакого следствия не вели, оформили документы на побег. Все знали, что они никуда не убегали, а просто пропали. Но тогдашних «холопов» сразу же потом отправили под конвоем не то в строгий детдом, не то в колонию. В перевалочном пункте этом неразбериха. Долго тут никто не задерживается. Потому что здешнее учреждение называется детприемником. Это вроде как отстойник, сортировка для бездомников.

Петька тут недавно, как и многие, которых подобрали на станциях, ссадили с вагонов, поймали при облавах. С того дня, как Князь темный суд учинил, месяца три прошло, и неизвестно, сколько времени еще пробудет здесь Петька, пока не решат его судьбу. Отсюда посылали в разные организации запросы о батьке, но никаких ответов и известий о нем не приходило. Писем тоже никаких не поступало, хотя Петька ждал их каждый день. Нашелся бы батька, забрал к себе, и тогда бы кончилась эта дорожная, перевалочная жизнь. Но дни пробегали, складывались в недели и месяцы, а вестей никаких. Два года назад он последний раз видел батьку, и больше ничего о нем неизвестно.

Как-то Петьку вызвала к себе Валентина Прокопьевна и показала казенное письмо, где черным по белому написано было, что батька пропал без вести. Значит, жив, не убит, может, в плен взят, а может, в госпиталь попал. У многих отцы пропали без вести, но что это такое, никто толком не знал.

Он хорошо запомнил тот день, когда под вечер совсем разморенный шел из бани в спальню. Приемыши в бане больше баловались и изгалялись друг над другом, чем мылись. Петька, наоборот, долго натирался и мылился, помногу лил воды и ополаскивался, словно смывал с себя давнишнюю вшивую грязь. Под конец устал от жары, заторопился в предбанник, быстро оделся и выскочил на улицу. От зимней свежести после густого пара бани чувствовал себя полупьяным и обессиленным. Голову слегка клонило к плечу, ноги еле-еле передвигались. От лени даже рубашку не хотелось застегивать. Лицо, щеки, уши и стриженная наголо голова были пунцовыми. Кто-то поднял на смех:

— Позрите-ка, пацаны, красный как рак!

Рядом оказалась Валентина Прокопьевна. Она строго отчитала насмешника. Потом подошла к Петьке, слегка улыбнулась, погладила голову, лицо, плечи и застегнула рубашку. Она, видать, не помнила, как вместе с другими бездомниками привезла со станции сюда Петьку.

— Как тебя зовут?

— Крайнов.

— А родные у тебя есть?

— Нет никого, один батька.

Она о чем-то еще спросила и после сказала, чтобы он пришел к ней, она поможет в розысках его отца. Петька не хотел никуда отсюда уезжать, пусть его заберет батька. Надоело бродяжничать, кочевать с места на место, менять разные временные приюты. Везде одинаково, тоскливо и одиноко.

Ждать батьку уже нет у Петьки сил. Здесь околачиваться тоже одна только мука. Вот тогда он сел и тайно сам написал письмо:

«Москва, Кремль, Верховному Главнокомандующему, товарищу Сталину.

Дорогой Иосиф Виссарионович!

Мой батька, командир Красной Армии Крайнов Василий Дмитриевич, в первый же день войны потерял меня. Я тоже его разыскать никак не могу очень долго. Помогите, пожалуйста, мне и моему батьке, потому что Вы сможете это сделать быстрее всех. Мой адрес: Кировская область, поселок Купарка, детский приемник № 11, Крайнову Петру».

Запечатал треугольником, наклеил марку и отправил с поселковыми попутчиками в Котельннчи. Туда ездили на подводах, возили на элеватор зерно из колхоза. Петька попросил доброго человека сдать на железнодорожную почту или прямо в почтовый вагон, чтобы письма ушло без задержки. Ответ все не приходил и не приходил, но веры Петька не терял и ждал со дня на день…

Старые карманные часы по-прежнему отсчитывают замедленное военное время. Пусть они идут скорее, пусть поторопятся, ускорят конец войны, после начнут отсчитывать совсем новое время. Петька хранил часы пуще всякого сокровища, словно от них зависела судьба и сама жизнь. Порой казалось: если часы потеряются, то никогда Петька не встретит больше батьку. Днем он их за пазухой носил, на ночь прятал в кальсоны, зажимал между ногами. Пуговицы на рубахе не расстегивал, чтоб не обнаружить бечевку.