Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!

«Эх! — с досадой подумал Леонид. — Не обошлось без пальбы. На выстрелы — так и жди — к ним подкрепление подскочит…»

Он махнул рукой ребятам, вперед, дескать, и побежал на немцев. Фриц, залегший за бричкой, вел огонь по пулеметчикам, поэтому не сразу заметил Леонида, а когда заметил, уже было поздно, только вскрикнуть успел. Леонид подобрал его автомат и посмотрел, что делается вокруг. Лошади стояли как ни в чем не бывало, лишь морщили губы и прядали длинными ушами. Оставшиеся в живых фрицы — их было трое — опять подняли руки вверх. Бой затих. Леонид подбежал к своим:

— Как, товарищи, все целы?

— Кей тяжело ранен, командир…

— Ах ты! — Леонид скрипнул зубами, бросился к Кею, но, вспомнив, что времени у них в обрез, остановился: — Заберите у немцев оружие и патроны. Не забудьте посмотреть, что на повозках. Никита и Остапченко! Гоните коров в обратную сторону, а сами — к ручью. Возвращайтесь той дорогой. Никита, надои в котелок молока Дрожжаку…

— А что делать с пленными?

— Потом… — Он опустился на колени рядом с Кеем, растянувшимся на траве, будто столетний дуб, опаленный молнией.

Кей открыл глаза. Сделал попытку улыбнуться.

— Френд… командир. — Негр приподнял голову и ткнул пальцем в нагрудный карман. С трудом шевеля побелевшими пухлыми губами, прошептал: — Возьми… возьми…

Ильгужа понял, что раненый обращается к нему, склонился, расстегнул карман Кея и вытащил оттуда крохотный Коран. Большая, красивая, в густых черных кудрях голова вдруг повисла на согнутом локте Ильгужи.

— Кей… Кей… — Ильгужа обхватил обеими руками могучее, тяжелое тело друга. — Командир, нельзя его здесь оставлять.

— Мы его с собой возьмем. Выберем место получше и ночью похороним… — Твердый ком подкатил к горлу Леонида: «Первый бой. Первая потеря. Вот и не вернулся Кей в свою знойную Африку…»

Леонид выпрямился, увидел, что Никита и Остапченко, будто заправские пастухи, сгрудили коров по одну сторону шоссе.

— Никита, гони! Да пошевеливайся!

Разумная все же тварь корова. Как только почуяли, что к дому, во всю прыть понеслись. И мычат-то теперь совсем по-другому, и копытами перебирают, будто кони кавалерийские, — цокот стоит.

— Никита, идите сюда. Теперь они без вас доберутся.

— А с лошадьми как быть, командир?

— Так, так… Распрягите и пустите за коровами. А брички скатите вниз, сразу же подберем и спрячем. На дрова.

— Лошади-то, может, пригодились бы?

— Пригодиться-то пригодились бы, но где их держать?..

Быстренько уничтожили все следы недавнего боя и пошли обратно в ущелье. Дозорным дали пулемет и два автомата. Встретили их радостными возгласами. Оставшиеся в пещере напереживались не меньше, а может, и больше тех, кто участвовал в бою. Но когда увидели тело Кея — насупились, примолкли…

— А с пленными-то что делать, товарищ командир?

— Чего спрашиваешь? За Кея рассчитаемся!

Леонид тоже так думает, но… нельзя поддаваться чувствам.

— Мы — советские люди, — говорит он резко.

— Так не можем же мы их с собой таскать!

Леонид сжимает зубы и с мрачным видом цедит:

— Значит, придется отпустить их…

— Чтоб они завтра же карателей сюда привели? — возражает Таращенко.

«И это верно…»

Немцы жались друг к дружке, подпирая ссутуленными плечами скалу, будто единственным спасением для них было сейчас — держаться подальше от края пропасти… Один весь, до самых глаз, оброс рыжей щетиной. По виду ему не меньше пятидесяти. Ясно, что из фольксштурма. Другой еще безусый юнец. Шинель не по росту: длинна и широка, рукава болтаются ниже колен. Третий безостановочно выбивает зубами дробь. Не от холода, конечно, а со страху. Чует, что сейчас решается их судьба.

Посмотрели на них ребята, и схлынула первоначальная ярость. Кто-то весело крикнул:

— Плохи, знать, дела у Гитлера! Всех под метелку метет. И старых, и малых…

«Не надо было их сюда вести, — ругал себя Леонид. — Опять поторопился, не подумал толком…» Но вслух он твердо сказал:

— Подождем, пока стемнеет, и отведем за мельницу километра на три. Пусть выбираются, как знают.

— А они нас отпускали? — закричал Никита, готовый на клочки разорвать фрицев.

— Приказ командира не обсуждается, Сывороткин. Хватит митинговать! — Антон, как ножом, полоснул крикуна злым взглядом.

Спорить не стали. Участникам боя хотелось помыться, отдохнуть, а остальные окружили интенданта — приглядывались к трофейному оружию, но руками не трогали, знали, как ревниво относится Иван Семенович к своим обязанностям.

Леонида обрадовала неожиданная поддержка Антона. Уж слишком не хотелось именно теперь, после первой удачной вылазки, вновь обострять отношения с ребятами…

Смеркалось. Антону и Корякову, как наиболее надежным, дисциплинированным, поручили отвести пленных вниз по круче, проводить подальше и отпустить, как говорится, на все четыре стороны. А Таращенке того и надо было. Он рассудил просто: зачем свару затевать, ронять авторитет командира, когда можно обойтись без всякого шума…

На возвышенном месте, где рос одинокий каштан, вырыли глубокую могилу. От залпов воздержались, но все чувствовали, что хоронят они настоящего воина.

А вот и Сережа вернулся. По голосу слыхать, что парень очень доволен и в то же время чем-то встревожен.

— Петя где? — не спуская глаз с тропинки и чутко прислушиваясь к ночным звукам, спросил Леонид.

— В кино пошел, — уныло протянул Сережа, боясь, что гнев командира обрушится на него.

— В кино?! — ахнули партизаны.

— Да. Познакомился с аптекаршей и отправился с ней на вечерний сеанс.

Ребята завистливо и восхищенно присвистнули, а Леонид сердито подумал: «Ладно. Только бы живым вернулся. Покажу я ему кино». Сейчас у него была иная забота.

— Лекарства достали?

— Да, вот. Здесь есть все, что душе угодно. — Сережа протянул командиру объемистую коробку.

Леонид не стал мешкать. Прошел в пещеру, к коптилке, отобрал нужные лекарства, занялся Дрожжаком. На помощь себе позвал Ивана Семеновича, потому что все остальные обступили Логунова.

— Где, как достали? Расскажи толком!

— Как?.. — На лице Сережи проступила мечтательная улыбка, и он стал совсем на ребятенка похож. — Петя, он не человек, а сам черт. Недаром его немцы прозвали Ротер Тойфель. У меня сердце дрожит, как зайчишка, иду — все по сторонам оглядываюсь. А Петя увидел солдата, сунул сигарету в рот и поперся огня просить. Немого не хуже артиста изобразил. Фриц махнул рукой, отвяжись, дескать, хотел пройти дальше. Но Петя не пустил, схватил за рукав. Немец заворчал, однако зажигалку вытащил.

— Вот человек!

— Дурак!

— Я ему тоже говорю: не дури, мол. А он стоит, дым колечком пускает да улыбается.