Симота Сэйдзи - Японский солдат

Когда охранники, приведшие их, вышли, они уселись на кровати и впервые за сегодняшний день спокойно посмотрели друг на друга. Такано сильно осунулся. С тех пор как их взяли в плен, не прошло и двух часов, а казалось, что миновало несколько дней.

— Наверно, это жандармская часть, — сказал Такано.

— Угу, — отозвался Ёсимура. — И солдаты эти из жандармерии.

Такано растерянно озирался. Во всем его облике уже не чувствовалось той командирской уверенности, которая отличала его прежде, и Ёсимура с тревогой подумал, что же ждет их всех.

Такано сидел, обхватив голову руками, упершись локтями в колени, и молча глядел в пол. Конечно, ему, фельдфебелю, было невыносимо сознавать, что он в плену, что его водворили за проволочную сетку.

Пока они ехали в лагерь, Ёсимура все время боялся, что Такано вдруг выпрыгнет из джипа и охранники убьют его. Теперь эта опасность как будто бы миновала, но Ёсимуру не покидала тревога. О чем думает Такано? Как относится к унизительному положению пленного? А вдруг ему придет в голову мысль покончить с собой?

Тадзаки, казалось, не был подавлен — он осматривал все вокруг, как всегда, с живым интересом.

— А дадут ли нам здесь что-нибудь пожрать? — наконец вымолвил он.

— Может, и дадут, — отозвался Ёсимура.

— Вроде не видно никаких специальных помещений…

— Да. Я вот тоже подумал, здесь как-то слишком тихо, мирно.

Их удивляло, что нигде не было видно ни тюремного вида зданий, ни приспособлений, которые напоминали бы о пытках или казнях. Все вокруг, насколько позволяла рассмотреть проволочная загородка, излучало безмятежное спокойствие.

У входа стояла маленькая будка. В ней, положив автоматы на колени, сидели двое солдат. А позади них виднелся торец большого здания, похожего на клуб, — мимо него пленные только что прошли. За решетчатой дверью сновали мужчины в белых поварских куртках. Наверно, большое здание и было столовой. Оттуда доносились громкие звуки радио.

С левой стороны тянулся ряд палаток, в конце которого у самой стены виднелась бетонная прачечная и душевые. Под душем стоял обнаженный мужчина, двое голых по пояс солдат стирали что-то в прачечной.

Позади ограды простирался изрытый ямами пустырь. Здесь солдаты ровняли землю лопатами, жгли мусор, кололи дрова. Почти все они были обнажены по пояс. А дальше начинались джунгли, и там, на опушке леса, было вкопано в землю более десятка железных бочек, откуда поднимался дым. По-видимому, они служили солдатам уборной. А дым шел потому, что в бочки бросали поленья, поливали их бензином и сжигали содержимое.

За оградой, разметав по земле мощные корни, рос огромный фикус, позади которого проходила дорога. Тень от ветвей фикуса покрывала всю площадку, обнесенную сеткой, и даже кухню. Остальная территория лагеря была открыта беспощадным лучам утреннего солнца. И всюду царила атмосфера какого-то безмятежного спокойствия, свойственного только тропикам.

Интересно, есть ли вообще какие-нибудь обязанности у этих солдат? Одни с утра принимают душ, другие спят в палатках, третьи играют в карты — а тем временем их товарищи работают!

Эта тишина и спокойствие подействовали на пленных умиротворяюще — ничего дурного, по-видимому, им здесь не сделают.

Не прошло и пяти минут, как снова появились двое охранников, что привели их сюда, они отперли ворота и вошли за ограду. Охранники принесли ботинки и солдатское обмундирование, один из них тащил большой жестяной таз. Солдаты бросили одежду на раскладушки и, поставив возле палатки таз, наполнили его водой из шланга, протянутого от прачечной. Затем они вручили Ёсимуре мыло и полотенце, приказали снять «одежду номер десять», как следует вымыться и надеть австралийскую форму. Когда вода кончится, сказали они, нужно попросить у охранника снова наполнить таз из шланга; и, показав пальцем на две железные бочки рядом, солдаты пояснили, что это уборные. Бочки почти на три четверти были вкопаны в землю и прикрыты крышками.

Солдаты привычно и быстро объяснили все это, подкрепляя свои слова жестами, так что Ёсимуре не пришлось мучиться с переводом. Когда они ушли, пленные растерянно переглянулись — им приказано мыться прямо под открытым небом. Они медлили, не решаясь раздеваться у всех на виду, но главное — им не хотелось расставаться со своей формой. Какой бы грязной и ветхой ни была их одежда, менять ее на форму противника не было никакого желания. Тех двоих в соседней палатке, наверно, вот так же заставили переодеться.

Один из охранников, заметив, что они продолжают сидеть на раскладушках, громко крикнул: «Хэй!» — и жестом поторопил их.

— Давай ты первым! — предложил Тадзаки, и Ёсимура нехотя стал снимать одежду. Кожа у него была синевато-бледная, как у тяжело больного; казалось, ткни пальцем — и Ёсимура упадет.

Ёсимура решил, что, раз уж подвернулся случай, нужно как следует помыться с мылом, о котором они давно забыли. «Неизвестно, что еще ждет нас впереди, — подумал он, — так лучше уж быть чистым». Медленно, по-стариковски, он тер лицо, голову и все тело. В общем-то, он был не очень грязен, так как даже в джунглях часто мылся в ручье, хотя и без мыла.

Сполоснувшись, Ёсимура намотал вокруг бедер фундоси [7] Набедренная повязка, заменяющая трусы. . Оно было очень грязное, но не мог же он устроить здесь стирку! Пришлось смириться. Однако охранник громко окликнул его и жестом приказал снять фундоси.

— Что делать? Он и фундоси велит скинуть. — Ёсимура повернул мучительно исказившееся лицо к Такано и Тадзаки. Но те молчали. Тогда Ёсимура снял с себя фундоси и натянул австралийские солдатские трусы. Он выбрал самые маленькие, но и они оказались ему длинны, и он решительно подвернул их на поясе.

Затем он натянул носки цвета травы и надел ботинки. Ботинки были ему впору, но казались неудобными, так как были на шнурках, к которым Ёсимура не привык.

Наконец Ёсимура опустился на раскладушку. Ощущение напряжения, которое он испытывал до сих пор, спало — тело вдруг отяжелело, и он лег, ожидая, пока Такано и Тадзаки не вымоются и не переоденутся.

Парусиновая раскладушка мягко просела под его тяжестью; казалось, он опускается в пропасть. Он чувствовал необходимость как-то сосредоточиться, обдумать будущее, но мысли были бессвязными, хотя он чувствовал какую-то легкость. События дня проплывали одно за другим и как бы наслаивались одно на другое.

Переменив одежду, Такано и Тадзаки совершенно преобразились. Австралийская форма забавно топорщилась на них, но они мрачно, без улыбки оглядели друг друга. Одежда была не новой, но чистой, выстиранной и опрятной. Однако для чего их переодели? Выдать пленным свою военную форму, не допросив, — в японской армии такое было бы совершенно немыслимо.