Симота Сэйдзи - Японский солдат

Чувствовалось, что Арита говорит искренне. Его слова о том, что Япония совершенно изменится после войны, потрясли Ёсимуру.

— Я думаю, — продолжал Арита, — что Япония в этом году капитулирует. Так что в будущем году вы наверняка сможете вернуться на родину.

Вернуться в Японию?! И уже в будущем году?! Ёсимура не мог даже представить себе, что такое возможно.

— Во всяком случае, не вешайте нос! — Арита хлопнул Ёсимуру по колену и поднялся. — Поправляйтесь, набирайтесь сил. Прежде всего восстановите здоровье.

Вошли охранники, они принесли кофе.

— В десять утра и в три часа дня здесь принято пить кофе, — сказал Арита. — Может быть, он вас и не очень насытит, но хотя бы подкрепит — в кофе много молока.

Арита пошел к выходу, но, видимо вспомнив что-то, обернулся.

— Да, совсем забыл. Скоро должен прийти санитар. Если у вас есть жалобы, скажите ему все без стеснения. И еще: Ёсимуру-сан и Ямаду-сан завтра утром, должно быть, отправят в Торокина.

В тот вечер они поужинали рано — в пять часов и, так как делать было нечего, улеглись на раскладушки. Но заснуть не удавалось — все трое были слишком возбуждены событиями этого дня и беседой с Аритой. К тому же в палатке было очень светло от наружных фонарей. Края палатки были завернуты наверх, так что она была открыта со всех сторон. Они привыкли к сумраку джунглей, и теперь яркий свет раздражал их, как кротов, выползших из темной норы. Вокруг медленно, сменяя друг друга, ходили часовые, и это еще более явственно, чем днем, напоминало им о том, что они пленники.

Из столовой доносились громкие звуки радио, которое не выключалось с обеда. Высокий женский голос что-то сердито выкрикивал — по-видимому, по радио передавали спектакль, — слов они не понимали, и это раздражало еще больше.

В соседних палатках не смолкал смех и говор — солдаты, собравшись группами, играли в карты, отовсюду неслись громкие голоса.

— С обеда в карты режутся. Неужели это так интересно? — сказал Ёсимура.

— Так ведь на деньги же! Иначе азарта не было бы, — отозвался Тадзаки.

— А разве жандармы играют в карты?

Японским военнопленным трудно было представить, что солдаты жандармской части могут играть в азартные игры. Однако здесь, в этом лагере, все разбивало их привычные представления об армии: солдаты не отдавали честь офицерам, не ходили строем.

Кровати пленных были завешаны прозрачными москитными сетками из белой льняной нити. Длинная сетка прикреплялась на столбики с четырех углов кровати. Спать под ней было тяжко — они давно уже отвыкли от москитных сеток, — тем более что сетка была натянута низко, едва-едва не касалась носа, и снимать ее не разрешалось. Тадзаки однажды сдернул было сетку, но тут же подскочил охранник и натянул ее снова. Видимо, здесь твердо соблюдали правило — спать только под москитной сеткой, — это спасало от малярии. В лагере защищались от малярии всеми средствами. После ужина пришел охранник и приказал опустить рукава рубашек, объяснив, что скоро стемнеет. Он принес также хинин и бутылку какой-то жидкости. Они должны были намазать ею руки и лицо. Это снадобье из нефти пахло не так уж противно, но очень не хотелось ходить вымазанными, и, чтобы избежать этого, они решили натянуть москитные сетки и поскорее забраться в постели, тем более что делать все равно было нечего, да и к тому же всех давно клонило ко сну.

Уснуть, однако, пленные не смогли — под москитными сетками было душно, а полотняные раскладушки казались узкими — они привыкли спать на сухих листьях прямо на земле. Сначала они тихо разговаривали, потом замолчали и стали дремать, изредка поскрипывая раскладушками.

Сквозь москитную сетку Ёсимура увидел темное звездное небо и сверкающий Южный Крест. Сердце невольно сжалось от мысли, что это созвездие, более яркое, чем Полярная звезда или Большая Медведица, нисколько не изменилось и никуда не переместилось с тех пор, как он впервые увидел его с палубы транспортного судна три года назад. Три яркие звезды, самые крупные в длинной веренице звезд Млечного Пути, образовали с другими, более мелкими, крест; и достаточно было взглянуть на небо, чтобы увидеть его прямо над головой. Когда Ёсимуре впервые объяснили это, он до боли в сердце почувствовал, как немыслимо далеко забрались они. И когда их рота укрывалась в джунглях, всякий раз, как он видел сквозь деревья это яркое созвездие, у него замирала душа. Однако теперь его одолевали совсем иные думы. Когда он сражался вместе с другими солдатами, ощущение, что находишься под далекими звездами, которых не видят люди твоей страны, было схоже с чем-то вроде тоски путешественника по родным местам — связь с родной землей не прерывалась. Теперь же Япония казалась очень далекой. Даже если он и сможет когда-нибудь вернуться в родные края, как говорит Арита, то только как отверженный, с вечным клеймом предательства на лбу. Так стоит ли вообще возвращаться?

Тадзаки заявил, что он ни за что не вернется на родину и, если останется в живых, навсегда уедет в Австралию — будет работать землекопом или еще кем-нибудь. А когда Ёсимура заметил, что в Австралии существует расизм и что цветным жить там не разрешают, Тадзаки сказал, что тогда он поселится где-нибудь на Яве, Суматре или Филиппинах.

— Арита говорит, что все пленные должны быть переданы японскому правительству, — напомнил Ёсимура. — Наверно, из Японии придет судно и заберет нас, а может быть, австралийцы сами доставят пленных в Японию. Но что будет с теми, кто не захочет вернуться домой, — неизвестно. Во всяком случае, до Явы вплавь не доберешься.

— Ты что же, и в самом деле так думаешь?

— Ну конечно. Война когда-нибудь кончится, и пленных обменяют.

— Когда нас будут передавать японскому правительству, имена, должно быть, проверят.

— Думаю, проверят. И получится, что ефрейтора Ямады Санкити вовсе не существует, и будешь ты у нас вроде призрака.

Тадзаки ничего не ответил. Разговор оборвался, воцарилось сонное молчание. Вперемежку со звуками радио и громкими голосами солдат стал слышен шум волн, который днем до лагеря не доносился.

Море начиналось сразу же за дорогой. Было слышно, как волны монотонно бьют о песчаный берег. В джунглях, наполненных лишь однообразным гудением насекомых, Ёсимура отвык от шума волн и теперь, прислушиваясь к нему, вдруг вспомнил родную деревню на берегу моря, вспомнил тот вечер, когда он сидел на песке с Ёсиэ Караути. Он уходил в армию и хотел проверить, какие чувства испытывает Ёсиэ к Яно Тацудзо. Окончив педагогическое училище, Яно приехал преподавать у них в начальной школе. Ёсимуре показалось, что Ёсиэ — тоже выпускница педучилища — бросает на Яно многозначительные взгляды. «Неужели я кажусь вам такой легкомысленной?» — сказала тогда девушка. Ёсимура до сих пор помнил эти слова. Но не прошло и года, как он уехал на фронт, и Ёсиэ вышла замуж за Яно Тэцудзо. Ёсимура узнал об этом из письма младшей сестры, и родная деревня сразу же стала для него далекой. С течением времени родные места вообще забываются, для него же это забвение наступило сразу. И теперь, когда он был в плену, все прошлое потеряло для него значение. Ёсимура вдруг подумал: а что, если ему предначертано жить под созвездием Южного Креста?