Бранко Чопич - Суровая школа (рассказы)

— Ну, еще бы, она там, поди, выбирает сейчас: желательно ли травки ей, сенца или там ботвы, а про питье, слава богу, говорить не приходится, пей — не хочу! Изволь только захотеть, как тебе все на тарелочке поднесут, словно попадье какой. А ты, Васо, и так хорош, тебе, мол, и кукуруза сойдет, ты же вознамерился мир перевернуть, голодающих досыта накормить. Эх, и плачет же, скотина ты безмозглая, палка по тебе, толстая палка, да увесистая!

Так вот тихо-мирно и никому не мешая жил трактирщик Марко Бенич, проводя все дни за вытертой стойкой своего заведения. Не отличался он ни щедростью, ни особой скаредностью, на женщин не глядел, к гостям был равнодушен, и никто не помнит, чтобы когда-нибудь видели его пьяным, злым или в каком-то особенно дурном расположении духа.

Все дела, где нужна была сноровка и хлопоты, вершила Маркова тетка, Марта, высокая худющая вдова, которая не умела разговаривать иначе как криком. Она договаривалась с квартирантами, воевала с соседями и должниками, а при необходимости спускалась и в погребок, чтобы выбросить на улицу какого-нибудь разбушевавшегося пьянчужку. Перед ней, такой худой и черной, пьянчужка отступал шаг за шагом, пятился задом, защищаясь только поднятой рукой с растопыренными пальцами.

— Ну-ну, и откуда взялась эта квочка!

Трактир стоял на самой окраине, возле шоссе, и по всему напоминал те старинные боснийские постоялые дворы, единственный приют для путника, куда с удовольствием наведывались жители всего села. Тут они и обедали тем, что каждый принес в торбе, обговаривали дела, торговались и хлопали по рукам. Для них это была последняя остановка перед городом, где можно было подготовиться и справиться обо всем, прежде чем войти в неверное осиное гнездо, полное коварных западней и мышеловок.

Даже когда поблизости соорудили временный военный аэродром, трактир оставался все таким же, как и был. Разве что среди грубых крестьянских суконных курток и рубах замелькали синие формы летчиков, и два совершенно различных мира продолжали жить и дальше, занятые каждый своим делом. За одним столом обсуждались цены на овец и пшеницу, а за другим шла речь о моторах, бензине и метеосводках.

Даже война не внесла никаких существенных изменений в каждодневные будни корчмы. Только с разместившегося по соседству аэродрома чаще стали подниматься самолеты, а когда над пригородом гудела какая-то чересчур громкая эскадрилья, трактирщик Марко лишь вздергивал одну бровь и бормотал:

— Эти пойдут на Дрвар или на Козару.

Как-то летом на второй год войны среди посетителей трактира, тех, с аэродрома, большое беспокойство вызвала весть о том, что к партизанам перебежали пилоты и механики с двух машин.

— Вот черт возьми! — вырвалось даже у молчаливого трактирщика. Вскоре еще большее возбуждение вызвала новость, что один из пилотов, Руди Чаявец, раненый, вынужден был сесть на территории, занятой четниками, где его схватили и передали властям, а его механик Язбец ускользнул от преследователей и спрятался где-то поблизости.

— А я ведь из тех мест и знаю каждый дом, — впервые во всеуслышание заявил трактирщик. — Если я его не найду, плюньте мне в лицо.

Проговорив это и показав всем свои пронзительные зеленые глаза, Марко с тех пор больше не умолкал и не опускал глаз. Целый день он созывал и собирал людей из своего села, о чем-то с ними уговаривался и раздавал поручения. Теперь он частенько выходил из-за стойки и семенящей походкой, коротконогий, исчезал со своими людьми за трактиром.

Тощая тетка Марта заволновалась и принялась уговаривать его:

— Марко, успокойся и не ищи Язбеца. Зачем он тебе?

Трактирщик лишь поводил своими неприятными зелеными глазами и отворачивался от нее.

— Не вмешивайся в мужские дела, что ты в этом понимаешь?

— Успокойся и не ищи Язбеца, говорю я тебе, — упорствовала тетка.

Но упрямый трактирщик пошел в свое село, пробыл там несколько дней, а когда вернулся, вместе с ним пришла и молва:

— Поймали Язбеца. Марко его разыскал.

В этот же день вечером Марко, торжественный и гордый, собирался выйти к гостям в своем трактире. С трепетом ожидал он удивленных взглядов, аплодисментов и поздравлений. Сначала, конечно, эти, с аэродрома, один за другим будут подходить и пожимать ему руку, а потом… потом он, окруженный толпой, начнет свои рассказ — долгую и важную историю о том, как он поймал и передал властям Язбеца.

Марко спустился со второго этажа в темный коридор, открыл боковую дверь и на миг остановился, ослепленный светом. Итак, вот он, этот первый шаг в славу, полный сияния — попросту слепнешь и ждешь, когда первые дружные аплодисменты тебя выхватят и пробудят.

Он стоял, ждал. Ничего! Тишина.

«Наверное, меня еще не заметили», — догадался он, шагнул дальше — и опять тишина. Шаг, второй, третий. Тишина вокруг расступалась, словно вода, и пропускала его меж умолкших людей, которые ему и слишком поспешно, и слишком готовно уступали место.

Так он прошел за свою стойку, но и здесь его встретила и окутала тишина. Никто не подошел к нему, ни о чем не спросил, не выказал любопытства.

— Что это, люди?

Так спрашивают пустоту, глушь, потому что даже в голову бы не пришло искать в ней подходящего собеседника. Место за стойкой, его многолетняя засада и убежище, сейчас оказалось чем-то вроде огороженного полукругом возвышающегося помоста, с которого необходимо перед кем-то в чем-то держать ответ.

— Вы хотя бы слышали, что я поймал Язбеца? — попробовал спрашивать он в последующие дни, останавливая изредка приходивших летчиков, но никто не был расположен к разговору. Только однажды поздним вечером какой-то подвыпивший пилот, босниец, сверкнул своими мрачными, налитыми кровью глазами и проскрежетал:

— Когда-то были мы небесными орлами, а сейчас нас по мелколесью ловят кривоногие трактирщики. Э-эх, жизнь, жизнь…

Когда стало известно, что Язбеца расстреляли, трактир Марко опустел совсем. По выстуженному дому болталась без дела скрюченная тетка Марта и ныла:

— Говорила я тебе: успокойся и не ищи Язбеца.

Ни ночь, ни родная кровать не приносили покоя измучившемуся трактирщику. Далекая пушечная канонада и куда более близкая винтовочная пальба напоминали ему о бесславном подвиге.

— Вот они, вот они, Язбецы!

Пробовал он, наконец, спасаться забвением и самообманом. А-а, мол, когда-то это было и кто-то это еще помнит! Может, его и не расстреляли, а так только распустили ложные слухи ради устрашения народа.

Приход партизан в город он переживал как конец света, не в меру бурный, когда без надобности поют, танцуют и веселятся, в то время как только он один и знал, что все это пустой обман. Стоило ему появиться в дверях, как все обрывалось, словно по неслышной команде, и тогда проступало подлинное лицо новых событий: где Язбец?