Вениамин Дмитриев - Тайна янтарной комнаты

Завсегдатаи Варшавского суда по одной этой оживленной, немного суетливой толчее немедленно угадали бы: сегодня слушается очень интересное дело. Но посторонней публики здесь нет. Предстоит процесс действительно очень важный. Слушается дело Эриха Коха.

Эрих Кох! Еще сравнительно недавно это имя заставляло вздрагивать и втягивать голову в плечи сотни тысяч людей. Чрезвычайный президент и гауляйтер Восточной Пруссии, шеф гражданских властей оккупированного Белостокского округа, рейхскомиссар Украины, глава всех гитлеровских органов, в том числе гестапо и полиции на этих территориях, — вот кем был тогда Эрих Кох.

Но этим сказано ещё далеко не все. В течение долгих лет Кох был ближайшим сотрудником Гитлера, его личным другом. Он один из первых вступил в нацистскую партию и гордился тем, что фюрер в числе немногих «удостоил» его высшей партийной награды.

Представителям прессы уже сообщили: обвинительное заключение вместе с приложенными документами составляет двенадцать объемистых томов. Пока содержание их известно лишь немногим. Но зато каждому, кто сидит сейчас в зале суда, известны преступления человека, которому уготовано место на скамье подсудимых.

Впрочем, скамьи никакой и нет. Так по традиции называется мягкое кресло, поставленное для обвиняемого напротив судейского помоста.

— Встать, суд идет!

В огромном зале смолкает шум.

За длинным столом, покрытым скатертью, рассаживаются члены суда. В публике перешептываются, называют фамилии этих людей. Председательствует руководитель четвертого отдела уголовного суда Варшавского воеводства Бинкевич, в составе суда — судья Фрыдецкий и три заседателя.

Слева, за отдельным столиком, занимают места прокуроры Смоленский и Войташевский, напротив — защитники обвиняемого доктор Сливовский и Венглинский, чуть поодаль — эксперты: специалист в области международного права профессор Клавковский и знаток польского уголовного права профессор Поспешальский.

— Введите обвиняемого! — раздается голос председательствующего.

Все взгляды устремляются к двери, распахнутой настежь. Два милиционера под руки вводят — почти несут — невысокого человека с редкими взлохмаченными волосами, обвислыми «старопольскими» усами, страдальчески опущенными веками. На Кохе — зеленый старый свитер под потертым пиджаком, домашние туфли со стоптанными задниками, лоснящиеся мятые штаны.

— Старая лиса, — шепчет на ухо Сергееву польский журналист. — Еще вчера он прогуливался по двору тюрьмы в щегольской одежде. А сегодня… Хочет возбудить жалость! Жалость, которой не знал сам во времена своей почти сверхъестественной власти!

Кох усаживается в кресло. Сидящие неподалеку видят, как остро и недобро блестят его глаза.

Тишина. Только негромкий стрекот киносъемочных аппаратов нарушает молчание. В напряженном безмолвии раздаются первые слова председательствующего.

Суд над гитлеровским военным преступником Кохом начался.

В эти дни миллионы людей в разных странах, читая газетные сообщения, задавали себе один и тот же вопрос: откуда взялся Эрих Кох, как удалось его разыскать, где находился он долгие годы?

…Удрав с Украины, Кох укрылся в своем старом логове — Кенигсберге. Здесь протекали последние дни его бурной «деятельности». Почти ежедневно жители города слышали по радио знакомый хрипловатый голос гауляйтера. Кох приказывал, требовал, умолял, убеждал, уговаривал:

— Кенигсберг — это военный престиж Германии!

— Кенигсберг — германская твердыня!

— Жители города — верные носители тевтонского духа!

— Русские погибнут, а в Кенигсберг не войдут!

— Кенигсберг русским не сдадим!

— Будем драться с фанатическим бешенством!

«Отец города», как он сам называл себя, «коричневый царь Восточной Пруссии», как его прозвали впоследствии, казалось, не отходил от микрофона, установленного глубоко в бронированном подземелье Дома радио.

Но вскоре выкрики эти прекратились. Советские войска разгромили группировку фашистских войск и, прорвав укрепленную линию на рубеже реки Дайме, к концу января 1945 года окружили Кенигсберг и подошли к внешнему укрепленному обводу крепости.

Вот тогда «отец города» и покинул своих «детей», удрав в имение Нойтиф на косе Фриш-Нерунг, Только время от времени он тайком прилетал в столицу Пруссии на самолете-разведчике «физлершторх» и строчил отсюда донесения фюреру. Гауляйтер особенно усердно обвинял Четвертую армию в том, что она совершает дезертирство, трусливо отходит на запад, пытаясь пробиться к райху, в то время как он, мужественный и стойкий Кох, с преданным фюреру фольксштурмом намерен прочно держать оборону Восточной Пруссии.

Трусливая наглость и стремление спасти шкуру любым путем привели к тому, что даже после падения Кенигсберга Кох в депеше Гитлеру «внезапную» победу русских объяснял своим отсутствием в городе в этот момент. Заверив «любимого фюрера» в своей безграничной преданности, гауляйтер дал клятву выстоять на Земландском полуострове, и тут же, не переводя дыхания, сел в кабину самолета, чтобы отправиться на косу, где в Пиллау его ожидал стоявший под парами ледокол «Остпройсен». Погрузив на борт «мерседес» и двух любимых собак, а также часть награбленного имущества, Кох сбежал в оккупированную гитлеровцами Данию.

Здесь, в Копенгагене, он замаскировался под «цивильного» добропорядочного немца и терпеливо дожидался конца войны.

После капитуляции гитлеровских войск Кох перебрался в Северную Германию и под вымышленной фамилией Рольфа Бергера, с фальшивым паспортом сельскохозяйственного рабочего старался оставаться незамеченным среди бурного потока беженцев. После долгих блужданий в поисках надежного убежища бывший гауляйтер обосновался вблизи Любека, в пятидесяти километрах севернее Гамбурга, по-прежнему прикидываясь наемным рабочим.

Еще совсем недавно Кох был слишком заметной фигурой в гитлеровском паноптикуме. Да и внешностью своей он изрядно напоминал «любимого фюрера». В свое время Кох гордился этим сходством: Теперь оно сослужило ему плохую службу: сами немцы в 1949 году схватили военного преступника и передали его в руки правосудия. При аресте у бывшего рейхскомиссара нашли ампулы с ядом — такие же, как у Геринга и Гиммлера. Кох не воспользовался ими — слишком сильно привязан был он к жизни, которая с такой легкостью и ожесточением была отнята у миллионов замученных по его приказу людей. А уничтожил он, по самым приблизительным подсчетам, более четырех с половиной миллионов польских и советских граждан. По его распоряжению были вывезены в Германию, а частично уничтожены колоссальные ценности на сумму в 280 миллиардов рублей.