Михаило Лалич - Избранное

Всякое может быть, пробормотал он.

— Что значит всякое, когда речь о человеке идет, думай, что говоришь!

Может, может, выдохнул он, явно не веря.

— Не может быть, а точно, с какой стати мне обманывать тебя?..

Он проворчал что-то вроде того, что, если я Стефанов сын и в отца пошел, тогда мне недолго и…

— Недолго что?.. и соврать?..

Стефан, бывало, этим не гнушался…

— Он что же, тебя обманул?

Обобрал его бессовестно.

— Стефан тебя обобрал?.. Кошка мышку не пропустит… Но чтобы он тебя обобрал, в это я не поверю.

Тут Боя захлебнулся бормотанием, доведя его до устрашающих размеров огромного терновника, преградившего путь в темноте. Я пытаюсь продраться сквозь терновые заросли диких возгласов и хрипов, запутываюсь в них и наугад соединяю бессвязные обрывки. Знает он, мол, что жизнь его в моих руках.

Знает он также и то, что другие на этом месте поджали бы хвост и стали меня улещивать, превознося моего деда и прадеда до девятого колена, но он не таков, поздно ему переучиваться, да и охоты нет — пропади все пропадом, и так оно туда катится!.. А за участок тот в Селиште договорился он Стефану двадцать тысяч отдать, срок выплаты назначили на Саввин день. Срок подходит, но Боя из-за каких-то там непредвиденных обстоятельств не сумел собрать всю сумму полностью — пятнадцать собрал, пяти у него не хватало, да и те пятнадцать сколотил с великими муками. И вот с этими самыми деньгами вдвоем с сыном своим Джуканом отправились они к Неоричам, на встречу со Стефаном, чтобы передать эти деньги. Стефан принял деньги из рук в руки, аккуратно их пересчитал, уложил в бумажник и спрятал бумажник во внутренний карман пиджака. А расписка в получении денег? Расписку Стефан давать не хочет. Это почему же? А потому, мол, что старая у него заготовлена на двадцать тысяч динаров, как было условлено, и пять тысяч он терять на этом не намерен; а новую расписку писать у него, мол, настроения нет… Тогда Боя потребовал, чтобы Стефан вернул ему деньги, а участок пусть перепродаст кому-нибудь другому; но Стефан не соглашается деньги вернуть, говорит, он из-за проволочки убытки понес, потому что, пока ждал, земля упала в цене. Так спорили они добрых два часа, и тут Боя своему сыну Джукану крикнул: «Держи его, Джукан!» Джукан оказался возле Стефана, обхватил его сзади и руки за спиной скрутил, так что тот не мог сопротивляться, а Боя извлек у Стефана из внутреннего кармана пиджака бумажник и вынул из него свои деньги. Других там и не было, поскольку Стефан деньги при себе не держал, после чего Боя положил этот бумажник со всеми документами обратно Стефану в карман. Стефан тотчас помчался с жалобой в суд, обвиняя Бою в преднамеренном умысле и в том, что он Джукана заранее подучил со спины зайти и что они его шарфом душили и забрали у него личные его десять тысяч, — как есть насилие и грабеж. И свидетели у Стефана были — Неоричи, дядья по материнской линии, они видели, как Боя из чужого бумажника деньги вынул и взял их без счета, и противники судились да судились, пока Боя не согласился на уговоры адвоката эти десять тысяч заплатить во избежание еще больших расходов и позора…

Тут Боя стал клясться крестом, своей жизнью и всеми святыми, что все было именно так, как он говорит, а не так, как Стефан утверждал. Он думает, я своего отца не знаю и все его слова на веру беру по той только причине, что он мой отец.

— Можешь мне не клясться, — заметил я, — верю и так.

Боя выпучил глаза, сраженный этими словами, как будто впервые увидел человека, поверившего ему.

— А теперь скажи, для чего ты мне все это выложил? Уж не надеешься ли получить с меня то, что папаша у тебя отобрал?

Хрипун стал отмахиваться, мол, не надеется, просто хотел мне сказать — вот он каков, мой отец…

— Какой есть, такой и есть, — сказал я, — отца не выбирают. Не хуже любого из вашей бражки. С какой стати ему быть лучше, когда вы бы первые его в отступничестве обвинили и не дали житья.

Боя проглотил это, безмолвно пожевав губами, и промычал:

— А в коммунизм его я так и так не верю!

У меня чуть было не вырвалось, что я и сам не верю, сомнителен мне этот Стефанов коммунизм не меньше, чем исповедуемый Боей национализм, но сдержался, подумав почему-то, что не время, да и не место на эту тему сейчас тут с Боей об этом толковать. Вышли мы на опушку к корчевью — те самые березы из моей юности, они по сю пору тут стоят; а вот и луга — отсюда словно на ладони видна усадьба Вуколичей за рекой. Откуда-то из густых прибрежных зарослей снизу до нас донеслись ребячьи голоса, оживленные, как мне показалось. Голоса не смолкают, значит, не почудилось. И теперь я уже в них различаю веселье — или ребята рыбу ловят, или плавать учатся в старом омуте Под грушей. Веселье это на мгновенье показалось мне несправедливостью по отношению к тем, кого нет. Но потом я подумал: а почему, собственно, считать это несправедливостью? Для тех детей, которые не помнят лучших дней, Бреза не такая опустевшая и сникшая, как для меня. Может быть, она для них то же, чем была когда-то для нас — самая прекрасная на свете. Скорее всего, именно так.

Я почти завидую детям — хорошо им, когда они тут друг с другом вместе. И у стариков есть кто-то или по меньшей мере могилы, это у меня там, внизу, никого не осталось… Запечалился я, но Хрипун опять мне покоя не дает, жует губами, допытывается о чем-то. Я едва разобрал: он спрашивает, что я с ним делать собираюсь, и при этом как бы обвиняет меня, всхлипывая с обиженной укоризной:

— Что ж ты 'еперь сделаешь со мной?

— Ничего я с тобой не сделаю. Да и что с тобой делать?

Мясо твое несъедобное, шкура на ремни к опанкам и то не пойдет, на что ж ты годишься?

Он снова за свое — а разве я его в тюрьму не поведу?

— Не поведу. Чего тебе в тюрьме языком трепать? Трепли по селу. Иди себе домой да полеживай там!

Он кипятится — это что же, я решил в спину стрелять?.. Я даже разозлился:

— В спину стрелять — это по вашей части, мы этой науке не обучены!

Так, значит, я его и правда не стану убивать, снова пристает он ко мне, — ему, видите ли, надо гарантию иметь.

— Не стану, не стану! Для чего мне тебя такого старого убивать, чтобы после снился ты мне? Если бы ты хоть что-то собой представлял при какой-нибудь власти — председателем общины был или там начальником милиции, а то круглый нуль. Даже и доносчиком не стал — язык заплетался.

Этот аргумент окончательно его убедил, и Боя поверил. Оставил свой гонор и пообещал мне посодействовать — ни одной живой душе не рассказывать про Стефана…

— Это про то, как он тебя обобрал?.. Рассказывай без всякого стеснения, если слушателей найдешь.

Он, мол, и раньше не рассказывал, избранным только.

— Так ты теперь постарайся наверстать упущенное! И отцепись ты ради бога от меня, проваливай подобру-поздорову!