Захарий Захариев - Верность

Апостолов действительно ждал Златанова в этот день, но Горан, как и предполагал Тончев, не зашел к нему. Он вышел с вокзала и направился на улицу Марии Луизы. Горан думал, что теперь, когда идет война, человеку не могут отказать в праве защищать свою родину. Он решил просить послать его на фронт рядовым, дать ему винтовку. Сейчас не время для выяснения, правильно ли поступили с ним. Идет война. Он спрашивал у прохожих, где военный комиссариат. «Может быть, все не так уж плохо, — рассуждал он. — Ведь я еще не дрался по-настоящему. Неужели считать геройством, что я сумел добыть для партизан револьверы и несколько сот патронов! Я жил среди волков, скрывая свою ненависть. Они меня даже считали своим… А на фронте я открыто пойду на врага. Буду мстить за Сашо, за Славку, за всех, не доживших до свободы».

Перед военным комиссариатом толпились сотни добровольцев — все были полны решимости включиться в борьбу с гитлеровцами. Горану сразу же стало лучше среди этих людей. Подошла его очередь.

— Как же это понимать? Летчик — и вдруг в пехоту просится! Нет, брат, — отрезал капитан, — летай!

Горан настаивал, и, в конце концов, вынужден был долго объяснять ему причину своей просьбы.

— Значит, в пехоте решил выслужиться? Искупить подлость? — не понял его капитан.

— Мне не надо выслуживаться. И ничего подлого я не сделал. На моем счету более тридцати успешно выполненных боевых заданий.

Капитан призадумался. Потом поднял трубку. Его связали со штабом военно-воздушных сил. Он долго объяснял кому-то, что человеку надо поверить, потом тяжело вздохнул, положил трубку.

— Нет! — сказал он, не глядя на Горана.

Капитан Апостолов вошел к генералу Нанчеву без предварительного доклада. Он держал в руках копию приказа об увольнении Златанова. Для генерала это посещение не было неожиданным, он знал, что Апостолов не примирится с увольнением Златанова. Генерал встретил его вежливо, радуясь случаю проучить упрямого помощника. Он приготовился выслушать Апостолова.

— Не понимаю, зачем понадобилась вам эта игра в демократию, господин генерал? Созываете совещание, а решение принимаете сами. Почему все-таки уволили Златанова?

— Его уволил министр, господин капитан. Прошу вникнуть в содержание документов.

— Его уволили по вашему докладу. Вы не посчитались с моим мнением, господин генерал.

— Но вы были в меньшинстве. Ваше выступление не вызвало у господ офицеров сочувствия и поддержки.

— Вы вправе наказать меня, господин генерал. Но у вас нет права бросаться людьми. Златанова вы знаете по архивным документам. А кто вел архив? Абсолютно непогрешимые люди?

— У вас нет никакого опыта службы в армии, Апостолов. В моих руках официальные неопровержимые документы, — перебил его генерал.

— Вы мне даете плохой пример, господин генерал, и я не собираюсь перенимать во всем ваш опыт. Что касается документов, взятых из архивов фашистской прессы и немецкого командования, то они вам нужны только для того, чтобы отнять у нашей авиации отличного летчика.

— Отличного коммуниста, хотели вы сказать?

— Вы противоречите себе, господин генерал. Коммунист не будет сбивать советский самолет. Вы уволили честного человека, прекрасного летчика.

— Честный человек сбивает самолеты союзников, русских и…

— Вы не можете ему простить американские самолеты, — не дал договорить Апостолов. — Считаю наш спор излишним, господин генерал. Прошу вас отменить приказ.

— Не имею права. А если и имел бы, все равно не отменил.

— Хорошо. Увидим.

Солнце заходило за горизонт, спускались сумерки, когда Горан подходил к аэродрому в Малораде. Он был в штатском и чувствовал себя необычно: чего-то не хватало. Навстречу ему шла группа советских летчиков. Он почувствовал смущение, свернул с дороги на обочину, где его не видно было за деревьями. Все, к чему он готовил себя, показалось ему сейчас бессмысленным и глупым. Как он посмел прийти сюда? На что надеется? Идет война, люди воюют, у всех свои заботы, трудности, гибнут товарищи, а он пришел к ним за сочувствием. Не слишком ли это? В какое положение он поставит Анатолия? А командир полка что подумает? Он хороший человек, но не может решить все сам: он подчиняется своему командованию… Снова объяснения, ожидания, отказы. Как ему раньше все это не пришло в голову?

Советские летчики поравнялись с ним. Один из них рассказывал что-то смешное, все громко смеялись. «Хорошо, что среди них нет Анатолия, — подумал Горан. — Еще не поздно вернуться». Но Горан не вернулся, он не мог уйти, не повидавшись с другом. Он решил никого ни о чем не просить, но при случае посоветоваться с Анатолием.

Над полем стоял теплый оранжевый туман, хотя солнца уже не было видно. Неподалеку от аэродрома Горан снова встретил советских летчиков. Они не обратили на него внимания, прошли мимо. «Да это же Анатолий! Не узнал меня!» Горан смотрел им вслед, все еще не решаясь окликнуть.

— Анатолий! — позвал он.

Летчики остановились.

— Вы меня?

— Не узнаешь?

— Горан?! Как ты оказался здесь?

Горан что-то пробормотал в ответ, летчики окружили его. Анатолий начал расспрашивать Горана: как дела, как ребята — живы, здоровы?

— Живы не все, — ответил Горан. — Помнишь весельчака, который затеял спор? Нам с тобой организовал соревнования? Погиб.

Летчики сняли фуражки и замолчали. Анатолий взял Горана под руку и пропустил товарищей вперед.

— Как теперь твои дела, Горан? — спросил он.

— Меня уволили. Видишь? — Горан показал на свой костюм.

— Уволили? — Анатолий остановился. — Такого летчика? Ей-богу, не пойму, что творится у вас. Мобилизуют неопытных и увольняют таких, как ты. Это что, все та же история? С газетой?

Горан кивнул головой.

— Ну и что ты думаешь делать теперь?

— Еще не знаю. Просился на фронт, в пехоту. Не берут.

— И правильно делают! — воскликнул Анатолий. — Нашел выход! А что же с теми — друзьями гитлеровцев?

— Кого понизили, кого повысили, кому дома приказали сидеть, глаза не мозолить, а в общем-то их не тронули.

За разговорами они не заметили, как вошли в село. Анатолий попрощался с товарищами и повел Горана к белому домику на холме, увитому виноградными лозами. Несколько хорошо ухоженных фруктовых деревьев красовались на хозяйском дворе. Дорожка к дому была посыпана речной галькой. Они сели в беседке под камышовой крышей. Деревья, дом, ограда — все теряло в сумерках резкое очертание, приобретало невесомость и словно двигалось.

Горан вспомнил отчий дом, колодец во дворе, скрип старой калитки. И словно по контрасту в его памяти возникла убогая комнатенка в гостинице, где он остановился прошлой ночью. Закопченные стены с осколком зеркала над умывальником, засиженные мухами стекла, перекошенный старый шкаф, кровать с изображением нимф на спинках. Теперь он понял, почему обстановка гостиницы, нимфы, бантики на занавесках угнетали его. Он чувствовал себя там рыбой, выброшенной из чистой реки на берег, где устроили свалку. Он всю прошлую ночь бродил по улицам Софии. Город не спал, он жил и ночью своей тревожной жизнью. На скамейках, обнявшись, сидели влюбленные. Ближе к вокзалу, прямо на тротуарах у подъездов домов, на лавочках спали бездомные бродяги, карманщики. Женщина убаюкивала на руках больного ребенка. Она вполголоса пела ему какую-то грустную нескладную песню.