Григорий Покровский - Ввод

— Мы бессильны, чем-то ему помочь, Виктор Иванович.

— Ася, возьмите себя в руки, — снова медленно и спокойно произнёс Наумкин. — Вася погиб, но вы то живы, и надо что-то делать, чтобы выжить.

И тут она вспомнила про будущего ребёнка, которого она должна родить и вырастить. У неё чудом откуда-то появилась энергия, настрой на успех, как тогда, в ту первую сложную операцию, которую ей доверил делать Модест Петрович.

— Давайте, Виктор Иванович, будем работать. Пусть принесут дополнительно лампы и стол, большой стол, чтобы удобно было.

— Да, он уже не мужик, — сказал Виктор Иванович, помогая Аси оперировать, — детородный орган весь раздроблен.

— Осколочное, проникающее ранение в полость, наверное, задета селезенка. Тут не до мужских достоинств, с того света вытащить бы, много крови потерял, — сказала Ася. — Будем надеяться на Бога, если сердце здоровое, то, может, и вытащим.

Операция длилась долго, Ася закончила последний шов и тут же рухнула на кушетку. Проспав несколько часов, она проснулась и увидела, что больной лежит с открытыми глазами и смотрит на неё. Он уже лежал на кровати, на накрахмаленной белой наволочке и укрыт таким же белым пододеяльником. Возле него стоял штатив, и к его руке была подсоединена капельница.

Виктор Иванович, наверное, похозяйничал, подумала Ася.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она больного. Тот ответил ей что-то по-французски, затем перешел на русский.

— Я что, в плену? — спросил он.

— Нет, это я у вас в плену, а вы у себя дома.

— Это не мой дом, мой во Франции.

Голос его был настолько слабым, что Ася боялась, чтобы он не потерял снова сознание. Она кинулась звать Виктора Ивановича, но того куда-то забрали, и больше она его не видела.

Бурцев услышал стрельбу и шум возле палатки, он проснулся. В это время в палатку зашёл бородач и стал выгонять раненых на улицу. Глаза их встретились. Лицо ему показалось знакомо. Где я его видел, подумал он. Бородач ещё раз взглянул в лицо Бурцеву и сказал на ломаном русском:

— Бэги, шурави.

Бурцев попытался подняться, но резкая боль в груди не дала это сделать. Афганец подошёл к нему и помог. Он подвёл Бурцева к задней стенке палатки, приподнял её, и тот по-пластунски пролез под нею. Превозмогая боль, он уползал от стоящих палаток, не оглядываясь и не видя всего происходящего. Василий только слышал, как оттуда доносились стоны и крики раненых. Вскоре и их он перестал слышать, и все полз и полз. Это время ему показалось вечностью. Он полз туда по направлению к своему полку. Добравшись до глубокой промоины, залёг в ней. Отдышавшись, стал обдумывать дальнейший план действий. Где я мог видеть это лицо? — думал он. В голове мелькали все ранее им виденные лица. И вдруг он вспомнил афганца в кишлаке, прятавшего за свою спину маленького сынишку. Вот уж поистине, «долг платежом красен»! Ася права — хватит, стучало в голове. Я больше не могу воевать против этих людей. И тут он услышал шум вертолётов. Они снижались, не касаясь земли, из них выпрыгивали, кувыркаясь и залегая, десантники. Завязалась стрельба. Он увидел, как ударил с гор миномет. Мины ложились туда, где были палатки. Одна палатка загорелась. В огне потрескивали доски. Ешё одна мина попала точно в палатку и разнесла её в клочья.

— Боже, это же операционная, там же Ася! — закричал он. — Нет, нет, нет, — он обхватил руками свою голову.

От крика она ещё больше гудела.

— Они убили мою жену, моего ребенка. Эта дурацкая война уничтожила меня, покалечила мою душу. Да будьте вы прокляты со своим «светлым будущим», построенном на слезах и крови невинных людей.

Со стороны КП полка бежали солдат, во главе был Васин. Через час всё было закончено. Солдаты собирали раненых и убитых. От той небольшой части медсанбата, которая была развёрнута для оказания первой помощи раненым, остались одни головешки. Бурцева занесли в вертолёт. Его вместе с другими ранеными доставили в кабульский госпиталь. Туда целый день привозили раненых и убитых. За один день сороковая армия не досчиталась трёхсот человек. В разные концы страны в семьи полетели известия, о страшном горе, ворвавшемся в их дома, которое не может заглушить ни крошечная денежная компенсация от правительства, не их отлитые на монетном дворе и врученные посмертные награды. Оно не пришло извне, и не посягало на их жилища и жизни, а сделано руками правителей против своих же граждан, в угоду каким-то непонятным имперским амбициям. В угоду тем, кто, продавая оружие, прибавит себе лишний миллион.

Целый месяц Ася колдовала над раненым французом. Взрывы снарядов уже не были слышны. Она поняла, что весь поход закончился безуспешно. Надежд на то, что освободят из плена, больше не было. С больным она держалась скованно и сухо. К нему всё время приходили какие-то люди, они всё о чем-то спорили. В лекарствах не было никаких затруднений. Лекарства, которые она заказывала через переводчика, доставлялись бесперебойно, причём она заметила, что ассортимент их был гораздо лучше, чем в кабульском госпитале. Прислуга приносила чистое бельё, личный повар пищу.

— Почему вы так молчалива, и сухо со мной разговариваете? — спросил как-то больной.

— Не вижу повода веселиться, я же пленница. Рабыня должна молчать.

— Нет, вы не рабыня, вы мой лечащий врач.

— У меня нет оснований, быть к вам расположенной. Ваши люди, для того чтобы спасти вам жизнь, напали на врачей, что, в принципе, не должно быть. Забрали жизни раненых. В том числе они убили моего раненого мужа, отца моего будущего ребёнка.

— Простите, но я не виновен в этом, как ни в чём не виновен и ваш муж. Это война и не мы её придумали. Её придумали большие политики, а мы в их руках оловянные солдаты. Прошел месяц, а мы так и не познакомились. Меня зовут Миша, а вы Ася, мне так сказала прислуга.

— Смею вас заверить, вы прекрасно говорите по-русски.

— Я наполовину русский. Моя мама принадлежит к русскому дворянскому роду Салтыковых. Её во Францию отец вывез ещё в революцию. Ей тогда ещё и пяти лет не было.

В этот вечер разговор затянулся надолго, Асе даже понравился собеседник. Он был хорошо воспитан, начитан, знал не только французскую литературу, но и прекрасно разбирался в русской.

Вот уже целую неделю Мишель Турене рассказывал Асе о Париже, о странах, где он бывал, а она ему о Ленинграде, бывшей родине его матери. Так постепенно между ними завязалась дружба. Ася замечала, что Миша был к ней неравнодушен. Он почти трепетал, когда она, делая уколы, прикасалась к нему.

Постепенно раны затянулись, и Мишель стал хорошо двигаться. И вот однажды, после посещения каких-то людей, он попросил её остаться вечером с ним. На столе стояла бутылка дорогого вина и фрукты. Ася заметила какую-то торжественность обстановки.