Григорий Покровский - Развал

Бурцев посмотрел вокруг себя на голубое небо, затем перевёл взгляд на белые стволы берёз и вдруг ощутил, что весь этот мир и, копошащие в этом мире люди, стали ему безразличны. Ему захотелось уйти, сбросить с плеч погоны, и просто так пожить на свете, не думая ни о чём. Он понял, что весь его труд, все его стремления от лейтенанта до полковника были напрасными. То, что он всю жизнь ставил себе как основную цель в своей жизни, оказалось эфимерным и в итоге никому не нужным. Он вдруг осознал, что пьяный президент и такой же пьяный министр больше его не тревожат. Разочарование, переросшее в апатию — это самое страшное, что может произойти с военным человеком. Это называется, одним словом — деморализация. В этот момент он олицетворял тысячи, таких как он офицеров, выброшенных спившейся властью в леса России.

Вскоре и пришёл приказ на расформирование полка. Не прав был комдив — всех офицеров полка уволили из Вооружённых Сил. Бурцев решил уехать, оставив построенный им барак. Оказавшись бездомным, как и многие офицеры того времени, он стал искать себе применение в этой нелёгкой жизни. Не дай вам Бог жить во времена смуты и, тем более, быть выброшенным на обочину жизни. Он решил найти себя в Москве. Этот огромный город, Содом и Гоморра вместе взятый, вобрал в себя всех грешников некогда огромной страны. В нём правила власть, вперемежку с преступниками. На глазах у этой власти бесчинствовали бандиты и милиция. Прямо на улицах первопрестольной грабили и убивали людей, поджигались и взрывались машины и палатки торговцев. Среди белого дня, на улицах погрязшего в грехах города, раздавались автоматные очереди. Это бандитские группировки — люберецкие и солнцевские чинили друг с другом очередные разборки. Но, тем не менее, только там можно было найти себе работу и прокормиться. Той скудной пенсии, которую начислило государство, Бурцеву не хватало даже на еду. Государство, за верную службу выставило его на улицу, как ненужного пса. Выбросило, предварительно украв у него те сбережения, что он накопил на сберкнижке за годы службы. Украв хитро, коварно, путём различных реформ, махинаций и инфляций, да так, что и не найдёшь виновного.

Небогатая гражданская одежда, пару тысяч немецких марок в кармане, да подержанная иномарка. Вот и всё богатство ушедшего на пенсию полковника. Водитель из Бурцева был не ахти — таких москвичи называли «чайниками». Водить по Москве было трудно, но «не Боги горшки обжигают», и Бурцев решил освоить профессию таксиста. Добравшись до Москвы, Василий медленно и осторожно ехал по её улицам, понятия не имея куда. Мимо проносились спешившие куда-то «лихачи», от которых Бурцев то и дело шарахался.

От станции метро по тротуару бежал дед, он весь запыхался, его борода задралась лопатой вверх, огромный рюкзак колотил его по сгорбленной спине. Лицо его покраснело. Дед пробежал немного, затем остановился и обеими руками схватился за сердце. Бурцеву стало его жаль, и он остановился прямо рядом с дедом.

— Куда бежишь, спринтер? — спросил он через открытое окно.

— Куда, куда, вон за автобусом. Туда его мать.

Бурцев увидел, как отъезжающий автобус показал хвост.

— Садись, дед, подвезу, — Василий открыл дверь «Ауди».

— Чтобы на такой кататься, у меня денег нет.

— А я бесплатно тебя подвезу, как первого московского пассажира.

— Коль бесплатно, то сяду, — повеселел дед.

— Тогда клади своё золото в багажник.

Дед чинно уселся на переднее сидение.

— Во, если баба увидит, испугается.

— Чего испугается?

— Подумает, что дед чего-то натворил, что на такой машине привезли. Ты, видать, не москвич?

— А как вы догадались?

— У тебя на лбу написано, что ты иногородний, а потом — наши рвачи за так не повезут.

— Да, я не москвич.

— А звать-то как тебя?

— Василий.

— Тезки значит. Меня во дворе все дедом Василием зовут.

— А почему все? Сейчас на одной площадке соседи друг друга не знают.

— Я знаменитость, вот меня все и знают, — дед засмеялся. — Дворник я, а посему всем приметный. Сейчас провизию с дачи бабе везу. Бабушка приболела малость, теперь самому приходится урожай собирать. А не соберёшь, все сопрут. Сейчас, Васек, всё воруют, кто во что горазд: кто миллионы, а кто картошку на даче. Мир с ума сошёл.

Бурцев включил радио. Пела, подвывая, Таня Буланова:

«Скажи мне правду, атаман,

Зачем тебе моя любовь,

Когда по свету льется кровь?

Не до любви — она обман».

— Ты слышишь, Васек, о чем она воет. Крови им захотелось, по атаманам соскучились. Война была, а мы пели — выходила на берег Катюша сизого орла встречать.

— Может, кто в вашем доме сдает квартиру внаём? — перебил Бурцев монолог деда. — Жильё надо где-то найти.

— Чтобы так, не знаю, поспрашивать надо. А ты, в Москву за песнями приехал или жена допекла. Они все сейчас такие, атамана им подавай, не меньше. Сейчас многие цепляются за Москву и бандиты и порядочные. Ты, вот гляжу, вроде парень, как бы ничего — не из бандюков!

— Именно так, дед Василий, офицер я, в отставке.

— Вижу шрам на лбу. Воевал?

— Да, в Афганистане.

— Служил им верой и правдой, под пули лез, а они тебя даже из будки выгнали?

— Выходит так.

— Стало быть, алкаши допились до ручки, что бездомные офицеры по улицам бродят. Сталин, какой зверь был, но таких вещей не допускал. Это Никита пример подал. При нём полковники в свинари пошли. Помню, красовался на первой обложке журнала офицер с поросёнком в руках — знаменитый свинарь Чиж, уволенный по сокращению армии. Не помню, — то ли майор, то ли полковник. Надо бы было поместить фото генерала для порядку: с поросёнком и лампасами, и, чтобы в обязательном порядке лампасы были в говне свинячьем. Вот тогда, Васек, авторитет армии подымится на самую вершину. При Сталине кресло в парикмахерской для офицера было отдельное, а эти — офицера на улицу и в дерьмо поросячье. Кто ж их будет, Вася, защищать?

— Вы правы, дед Василий. Я холостой, один мучаюсь, а кто с женой и с детьми, как им живётся, не знаю.

Путники замолчали, каждый думал про своё.

— А тебе, что, Вася и остановиться негде?

— Негде. Приехал сюда на свой страх и риск. Последний шанс. Мыслю на

этой лошадке подзаработать и хоть какую-то комнатушку купить.

— В Москве на улице в машине нельзя ночевать. Шантрапы развилось всякой:

и местной и приезжей. Сейчас их время. Власть другим занята. Могут и убить. Машина у тебя дорогая. Для начала я тебе помогу. Вижу, хороший ты парень. Кочегарка у меня есть, там кроватка стоит. Пока тепло, поживёшь, а как начнутся холода — топить начнём, тогда и освободишь. К тому времени, я думаю, что-нибудь найдём. Тут направо в подворотню, — дед махнул рукой, — вот мы и приехали. Ты погодь, я вынесу ключ от кочегарки.