Петр Лебеденко - Красный ветер

Проходила минута, другая, а парни продолжали стоять все на том же месте, и было видно, как они дрожат от холода. А над площадью уже плыл гул нетерпения, солдаты топали, орали хором:

— Давай корриду, пора начинать!

Но вот к связанным парням направились два фашистских солдата. Каждый из них нес небольшой сверток, нес на вытянутых руках с какой-то торжественностью, точно это была для тех двоих высокая награда. И вся площадь примолкла, затаилась в ожидании занятного зрелища. А солдаты, подойдя к парням, движениями фокусников подбросили свертки вверх, и все увидели, что это обыкновенные крестьянские мешки с большими заплатами.

Раздался смех, кто-то громко выкрикнул:

— А дальше?

Парней развязали. Наверное, они решили, что сейчас на них набросят эти мешки и начнут расстреливать. Они были готовы к этому. В их глазах ни тени страха. Им вот только надо попрощаться друг с другом, сказать друг другу несколько слов. И, главное, до конца продержаться. Пусть и друзья и враги видят, как умеют умирать солдаты Республики…

Однако мешки на них не набросили. Вначале одному, а затем и другому было приказано влезть в них, а когда, не сопротивляясь и все также думая, что сейчас их расстреляют, парни сделали это, фашистские солдаты подняли с земли веревки и стянули края мешков у самого горла каждого пленного. Это было похоже на то, как во время деревенских праздников, вот так же облачившись в мешки, соревнуются, кто быстрее проскочит в них от одной оливы до другой.

Росита шепотом спросила у Эмилио Прадоса:

— Что с ними будут делать?

Эмилио сжал ее руку, ответил чуть слышно:

— Молчи, Росита.

Между тем фашисты взяли еще одну веревку, по краям ее сделали две петли и каждую набросили на шею одного и другого парня. Теперь они были снова привязаны друг к другу, их разделяло расстояние не больше полуметра. После этого солдаты ушли, оставив свои жертвы в центре площади.

И вдруг в наступившей ненадолго тишине — напряженной, нетерпеливой, как во время корриды, когда разъяренное животное в последнем прыжке бросается на тореро, — и вдруг в этой тишине послышался гул мотора, и на площадь выехала танкетка, гремя гусеницами и скрежеща по булыжникам. Медленно, очень медленно, словно пробираясь на ощупь, она поползла к центру площади, к тому месту, где стояли два республиканских солдата. На мгновение остановилась и опять поползла, теперь уже чуть быстрее, с каждой секундой все ближе и ближе приближалась к парням, которые смотрели на нее, точно загипнотизированные. А танкетка была уже совсем близко, они, наверное, уже ощущали жаркое дыхание ее мотора, но не двигались с места, будто ужас приковал их ноги к булыжникам. И только когда между ними и танкеткой оставалось не больше шага, когда казалось, что вот сейчас гусеницы подомнут их под себя и раздавят, парни прыгнули в сторону, оглянулись, снова прыгнули, а когда танкетка развернулась и снова начала на них наползать, они, путаясь ногами в мешках, поскакали-попрыгали подальше от нее, подальше от неминуемой гибели. Один из них упал, петля на шее другого парня натянулась, но он все же устоял на ногах, поджидая, когда поднимется его товарищ. А танкетка опять наползала, и парни, спасаясь от нее, снова поскакали-попрыгали, поминутно на нее оглядываясь. Фашисты хохотали до слез.

Никогда в жизни они не видели такого зрелища, никогда еще не испытывали подобного наслаждения. Что — коррида? Там почти всегда существует уверенность, что жертвой падет животное, которое завтра же превратится в бифштексы, рагу, тушенное в красном вине мясо, а если случится и так, что жертвой станет тореадор — значит, ему не повезло, но уйдет он из жизни в ореоле славы, и не раз и не два красавицы-сеньориты возложат к его памятнику живые цветы. А тут… Святая мадонна, и через десятки лет солдаты будут вспоминать этот спектакль и, захлебываясь от смеха, рассказывать своим приятелям о том, как очумевшие от страха пленные прыгали в мешках по булыжникам, надеясь избежать смерти…

Танкетка между тем продолжала гоняться за парнями, то настигая их, тогда они бросались вперед, неуклюже барахтаясь в мешках, то отставая на два-три шага, будто давая возможность передохнуть своим жертвам и собраться с силами. Фашисты дико орали со всех сторон:

— Вива храбрым республиканцам!

— Сейчас от них останутся котлеты!

— Дави их!

— Эй вы, бегите сюда! Галопом!

— Поторапливайтесь, пока из вас не сделали отбивных!

В каком-то месте пленные вдруг увидели, как фашисты, точно по команде, расступились, и в этой изгороди из живых тел образовался просвет. Задыхаясь, они устремились туда, хотя, конечно, и сами не знали, на что можно надеяться. Танкетка развернулась вслед за ними, но, когда пленные уже совсем приблизились к этому просвету, круг быстро сомкнулся, и десятки штыков, одновременно выброшенных вперед, преградили им путь. И куда бы они ни ткнулись, всюду их встречали такие же выброшенные вперед штыки, заставляя двигаться дальше по кругу под хохот, крики, дикие возгласы фашистской солдатни. Но вот наседавшая танкетка снова погнала их к центру площади. Парни теперь все чаще спотыкались и падали, и было видно, что силы их на исходе. Петли на шеях затягивались все туже, им становилось трудно дышать и, на секунду-другую остановившись, они вплотную приближались друг к другу для того, чтобы опереться о плечо друга и постоять эту секунду-другую, закрыв глаза…

И вдруг, заглушая грохот мотора танкетки, над площадью пронесся полный ненависти вопль:

— Убийцы! Палачи! Людоеды!

Это закричал пожилой крестьянин в изодранном тулупе и с обмотанной таким же изодранным шарфом шеей. Односельчане держали его за руки, а он бился в их руках, вырывался и не переставал кричать обезумевшим голосом:

— Настоящие людоеды! Чтоб вы захлебнулись своей же кровью, дети шакалов и сбесившихся волков!

Ему все же удалось вырваться из рук своих односельчан, и он устремился к парням, то ли в припадке отчаяния желая разделить с ними их участь, то ли чем-нибудь помочь этим несчастным. Однако не успел он сделать и десятка шагов, как послышались приглушенные грохотом танкетки выстрелы, и крестьянин, словно наткнувшись на невидимое препятствие, остановился, постоял несколько мгновений, пошатываясь, а затем медленно опустился на колени и упал навзничь.

Парни, на которых продолжала наползать танкетка, все это слышали и видели. Что-то они, кажется, сказали друг другу, что-то, кажется, решили. Решили, наверное, что ждать пощады им не от кого, да они и не хотели ее. И не хотели дальше забавлять своих палачей, от которых им все равно не вырваться. Гибель крестьянина как бы подтолкнула их на последний шаг, человек, которого убили на их глазах, помог им переступить ту черту, которую они не решались переступить до этого.