Петр Лебеденко - Красный ветер

Он налил Шарвену полную кружку вина, себе и Боньяру — коньяку в рюмки и, зажав свою в пухлой ладони, торжественно произнес:

— За солдатскую честь, господа, за честных французов, которые всегда были готовы выполнить свой долг перед настоящим и будущим человечества…

— Хорошо сказано, господин полковник! — Гильом выпил и подвинул к себе блюдо с дичью. — Но уж если речь пошла не только о будущем человечества, а о настоящем тоже, то я скажу по-солдатски прямо: человечество в целом меня интересует мало. Франки, песеты, доллары — вот божок, перед которым я снимаю шляпу. Особенно в те печальные дни, когда в моих карманах посвистывает ветер.

— Браво, Боньяр! — засмеялся, захлопал в ладоши Бертье. Кесарю кесарево, лейтенанту Боньяру Боньярово! А что скажете вы, лейтенант Шарвен?

Шарвен видел и чувствовал: за напускным весельем, за добродушием гостеприимного хозяина полковник Бертье скрывает настороженность. Настороженность по отношению к нему, Шарвену. Он исподволь, украдкой все время за ним наблюдает и изучает его.

«В конце концов, — подумал Шарвен, — это естественно в закономерно: откуда полковнику Бертье известно, что за птица бывший лейтенант военно-воздушных сил Арно Шарвен, чем он дышит и что у него на уме? Не для того ли он и пригласил Шарвена вместе с Гильомом на эту необычную виллу, чтобы раскусить орешек и понюхать, чем он пахнет?.. Ну что ж, нюхайте, господин полковник, вряд ли вы останетесь недовольны».

— Отличное вино, — вслух сказал Шарвен. — Если вы не возражаете, полковник, я налью еще… Гильом Боньяр, конечно, слегка упрощает: по-настоящему честному французу, как вообще по-настоящему честному человеку, не могут быть безразличны судьбы людей, в какой бы стране они ни жили. Скажу даже более прямо: судьбы стран теснейшим образом зависят друг от друга. Но… Есть ведь правительства, есть государственные деятели — они-то пускай и думают о человечестве вообще… А я думаю так: моя родина — Франция. За нее я готов драться до конца. С любым противником… Ваше здоровье, полковник, вино действительно отличное… Что касается Испании… Она — наша близкая соседка, а я не желаю, чтобы соседи меня тревожили. Не хочу, господин полковник. Хочу, чтобы у соседей был добрый порядок. Сейчас его там нет. Поможем его навести? Я к этому готов, господин полковник.

— Я рад, что нашел единомышленников, — сказал Бертье. — Сказал без особого подъема, и Шарвен почувствовал, что его слова не рассеяли прежней тревоги. Тогда он добавил:

— Но это не все, господин полковник. Разрешите мне быть таким же откровенным, как и мой друг Гильом Боньяр. Для вас, как мне известно, не является секретом, что я оказался в довольно затруднительном материальном положении. Поэтому вопрос о вознаграждении за мою работу в Испании является для меня очень существенным… Вас не шокирует моя откровенность? Я не хочу, чтобы между нами осталось что-нибудь до конца не выясненным. Скажите, господин Бертье, какие перспективы в этом отношении нас ожидают? И какие, простите за прямой вопрос, гарантии?

Бертье оживился:

— Отвечу на ваши вопросы с такой же солдатской прямотой, дорогой лейтенант Шарвен. Если бы вы не заговорили о вознаграждении, я мог бы подумать, что ведете не совсем чистую игру… Так вот, как только мы приземлимся… ну, скажем, в Бургосе или в Сарагосе, нам предложат подписать договор. Оплата за каждый боевой вылет и приличная, в несколько сот тысяч песет, страховка. Ну, наградные тоже не исключаются… Уверяю вас, лейтенант, за два-три месяца войны вы заработаете там столько, сколько не заработали бы здесь за два-три года. Это — перспективы. А гарантии… Без договора никто из нас и не подумает подняться в испанское небо. Вы удовлетворены? Простите, господа, к нам, кажется, пожаловали наши друзья..

Бертье вышел в боковую дверь и через некоторое время возвратился в сопровождении четверых господ, один из которых — худощавый, с военной выправкой старого служаки — показался Шарвену знакомым. Где-то он его видел, но где и при каких обстоятельствах — вспомнить Шарвен не мог. Второй — толстяк, в шевиотовой тройке, с алмазной булавкой на галстуке — наверняка был дельцом-промышленником, хотя скорее походил на коммивояжера. Третьего Шарвен окрестил «профессором»: солидная залысина над крутым красивым лбом, острый и в тоже время какой-то блуждающий взгляд карих глаз, очки с золотыми дужками, но без оправы, довольно тонкая шея, чудом державшая крупную голову с холеным породистым лицом. На четвертого Шарвен не стал обращать внимания: серая, бесцветная личность заурядного клерка с мутными глазами пропойцы, подобострастно следившая за каждым движением того худощавого типа, в котором Шарвен признал военного.

Спокойно, без суеты и шума, гости уселись за стол и, когда Бертье наполнил кружки и хотел было произнести тост, его прервал «профессор».

— Господа! — Голос у него был сильный, но в меру властный, движения руки, в которой он с едва скрываемой брезгливостью держал массивную глиняную кружку, напоминали движения проповедника. — Господа, — повторил он, — позвольте мне выразить искреннюю благодарность хозяину этой гостеприимной виллы… Мы благодарим вас, мсье Бертье, за вашу инициативу начать движение французских авиаторов, которое направлено на пресечение некой заразы, угрожающей человечеству потерей тех духовных ценностей, что оно приобрело в течение многих столетий. Вы, конечно, знаете, господа, о какой заразе я говорю — о той заразе, против которой восстал испанский народ во главе со своим вождем генералом Франсиско Франко. Никто из нас не сомневается, что движение это будет разрастаться с невиданной быстротой, но тысячу раз слава тем, кто первым готов принести в жертву и свой покой, и свою жизнь…

«Профессор» умолк, свысока обвел взглядом сидящих за столом и остановил его на Шарвене и Гильоме Боньяре. Изобразив на лице подобие улыбки, он продолжал:

— Я счастлив был узнать от полковника Бертье, что молодое поколение Франции и лучшие ее представители среди авиаторов не остались в стороне от той борьбы, которая уже охватила многие народы. Франция — нейтральная страна, мы за полное невмешательство в дела Испании, но кто смеет запретить честным французам-добровольцам стать на сторону правды и совести?!

Шарвен вдруг поймал себя на том, что с трудом вникает в смысл напыщенной речи «профессора». Кто же все-таки вон тот тип, который наверняка всего час назад снял военный мундир и облачился во фрак?

И совсем неожиданно вспомнил: это же генерал д'Уарон! Жанни, как-то указав на него Шарвену, дала очень меткую характеристику: «Высший класс подвида Бертье. О простом народе говорит как о насекомых, которых надо периодически наполовину уничтожать, чтобы они не поглотили весь предназначенный настоящим людям кислород…»