Петр Лебеденко - Красный ветер

— Сеньорита, давайте с вами выпьем за всех красивых девушек вашей деревни. Вы не откажетесь выпить со мной, сеньорита?

«Конечно, Мигель тоже по-своему красивый парень, ничего тут не скажешь. А уж о его доброте и говорить нечего. И не какой-нибудь беспутный ветреник, каких сейчас полным-полно, а…»

— Вы не хотите мне даже ответить, сеньорита? Тогда я стану перед вами на колени…

«Пресвятая дева Мария, да ведь он, этот веселый ангел, обращается ко мне! И смотрит на меня так, будто и вправду бухнется сейчас на колени… Убежать?»

— Мое имя — Альварес, но друзья называют меня Робином Гудом, потому что я — веселый разбойник, помогающий бедному люду.

«Зачем он надо мною смеется? Или ему просто хочется пошутить? Он и вправду похож на веселого разбойника, таких я видела в старых журналах, которые иногда мне привозил Мигель».

— А мое имя — Лина…

Она и сама не узнала своего голоса. И страшно испугалась: зачем это ей понадобилось вступать в разговор с чужим человеком! Что подумает Мигель? И что подумают люди? Боже, надо сейчас же отсюда бежать.

— Лина? Прекрасное имя, сеньорита!

Он взял ее за руку и повел к своим друзьям. Лина вначале упиралась, но Мигель весело крикнул:

— Не робей, Лина!

И другие тоже закричали:

— Не робей, Лина!

И она пошла. Альварес налил ей полный стакан красного вина и громко сказал:

— Сеньоры, встаньте! Встаньте и взгляните на эту девушку. Вы видели что-нибудь подобное? Этот крестьянский цветок может украсить самое привередливое общество. Выпьем же за этот цветок, сеньоры!

Сеньоры встали. Они были уже изрядно навеселе. Окружили Лину плотным кольцом, дружно крикнули: «Вива!» Пожилой, с седеющими усами человек в замшевой куртке сказал:

— Ты прав, сынок. Природа позаботилась о том, чтобы наша страна всегда была богата красотой… Давай выпьем, дочка, ты находишься среди хороших людей.

В его голосе не было и тени насмешки. И в глазах тоже. Человек с седеющими усами напоминал Лине ее отца. Такое же доброе лицо, такие же неглубокие, мягкие морщины.

И Лина выпила. Никогда в жизни она не пила такого вина. Будто аромат полей, лесов и гор дохнул ей в лицо. И разлилось по всему телу такое тепло, точно горячее солнце коснулось сердца. А сеньоры вдруг закричали: «Вива!» И громче всех кричал Альварес, снова наполняя стаканы…

«Святая мадонна, что это за вино! Почему так быстро закружилась голова? — думала Лина. — А где Мигель?»

— Я хочу, чтобы с нами выпил и Мигель, — с отчаянной храбростью сказала она. — Он тоже никогда не пил такого вина…

Альварес спросил:

— Кто такой Мигель?

Человек, похожий на отца Лины, сказал:

— Это неважно. Зови своего Мигеля, дочка.

…Потом алькальд деревни приказал, чтобы из его подвала принесли несколько глиняных кувшинов с вином и наполненные порроны. Теперь уже пили и пели все жители деревни. Со стороны посмотреть — великий праздник. Мигель вдруг начал отплясывать фанданго. У него это здорово получалось! Куда и девалась его неуклюжесть — Мигель так лихо отбивал дробь своими старенькими башмаками, что дрожала земля. И выщелкивал пальцами, точно в руках держал кастаньеты. А Лина сбегала домой и притащила гитару.

— Будем петь арагонскую хоту, — сказала она. — Кто умеет петь арагонскую хоту?

— Спой одна, — попросил человек с седеющими усами. — Мы послушаем.

Лина запела. Она пела так, как никто не умел петь в ее деревне. У нее был мягкий, но сильный голос, она вкладывала в песню всю душу. Когда грустила песня — грустила и Лина, даже глаза ее становились влажными от переполнявших чувств. Печаль проникала в сердца людей, и люди тоже начинали грустить. Каждый о своем. Одни вспоминали минувшую молодость, другие думали о несбывшихся надеждах, третьи переживали утраты.

Альварес не сводил с Лины глаз. Она это видела. Ей тоже хотелось смотреть на него подольше, но она запрещала себе это делать. «Нельзя, — говорила она себе. — Нельзя… Бес вселяется в мою нетрезвую голову, и если я поддамся искушению, мне не будет прощения…»

Вдруг Альварес сказал:

— Давайте станцуем вместе, Лина! — И обратился к одному из сеньоров: — Роке, сыграй, нам что-нибудь веселенькое. Да погромче! Эй, люди, — крикнул он крестьянам, — давайте попляшем все!

Сеньор Роке взял у Лины гитару и начал играть. Да как! Казалось, будто гремит целый оркестр. И что тут началось! Люди словно посходили с ума. Кружились, прыгали, хлопали в ладоши, прищелкивали пальцами, длинные юбки женщин вздувались колоколом, мужчины отбрасывали далеко в стороны пиджаки и, засучив рукава рубашек, до исступления колотили ногами землю. Кругом хохот, визг мальчишек и девчонок, даже деревенские псы не остались в стороне от веселья: метались из стороны в сторону, путались под ногами танцующих и заливались пронзительным лаем.

А сеньор Гаварри, алькальд деревни, ходил с порроном в руках и каждому предлагал: «Выпей, дружище!» Сам он уже еле держался на ногах, его швыряло из стороны в сторону, и можно было только удивляться, что он до сих пор не свалился со своим порроном на землю.

Как оно так получилось, что Лина с Альваресом вдруг оказались в стороне от бивака, она не сразу заметила. А когда Альварес сказал: «Давайте присядем, Лина, вы ведь устали», она испуганно взглянула на него и ответила: «Нет-нет, пойдемте туда, где все, так нельзя…»

— Почему — нельзя? — улыбнулся Альварес. — Мы ведь ничего не делаем плохого.

Он держал ее руки в своих руках. Лина видела его глаза — большие, добрые глаза, в которых сейчас было так много нежности. Потом Альварес обнял ее, осторожно привлек к себе и сказал:

— Я поцелую вас, Лина…

— Нет-нет! — ответила Лина, и ей казалось, что отвечает она очень твердо и решительно. — Я не хочу.

Но не отклонилась от него ни на дюйм, только почувствовала, как ее обдало жаркой волной и еще сильнее закружилась голова. А Альварес уже припал к ее губам; Лина закрыла глаза, и все вдруг куда-то поплыло, все, что Лину окружало, исчезло, осталось лишь ощущение неведомого блаженства и желания, чтобы это никогда не кончалось.

— Лина!

Это был голос Мигеля. Мигель, наверное, не видел ни ее, ни Альвареса, потому что через мгновение снова позвал:

— Лина, ты где?

И сразу все изменилось. Изменился весь мир. И все чувства Лины. Ее охватили тревога, раскаяние, страх, стыд.

«Пресвятая дева Мария, что я наделала! Как я теперь посмотрю в глаза Мигелю? Что скажут люди? И как я теперь буду жить?»

Альварес сказал:

— Не уходи от меня, Лина.

Она резко отстранила его от себя и медленно пошла туда, где был Мигель, где бурное веселье сменилось, как показалось ей, настороженной, тревожной тишиной. И еще ей показалось, будто теперь все глядят лишь на нее — одни осуждающе, другие насмешливо, третьи с нескрываемым любопытством. Правда, она видела людей не совсем четко, словно в легком тумане, и понимала, что этот туман в ее глазах стелется не от выпитого вина, а от стыда и позора…