Петр Лебеденко - Красный ветер

В слепом полете все обманчиво. В слепом полете летчик не должен прислушиваться к своим ощущениям — это ему может дорого обойтись. Надежный ориентир положения машины в пространстве — только приборы. Они не обманывают, хотя порой и трудно заставить себя полностью им довериться. Вот летчику вдруг начинает казаться, будто самолет резко кренится вправо, настолько резко, что через секунду-другую он или круто заскользит вниз, или перевернется на спину и будет лететь вверх колесами. Каждой клеткой своего существа летчик стремится к действию, которое это предотвратило бы; руки, лежащие на штурвале, дрожат от желания также резко накренить машину влево, чтобы немедленно выровнять ее, но стрелка прибора показывает: ничего особенного не произошло, самолет летит строго в горизонтальном полете, никакого скольжения нет, и ничего изменять не надо…

А то вдруг почудится, будто машина вошла в пикирование и с острым углом атаки мчится к земле. Кажется даже, что слышно, как свистит, воет, беснуется встречный поток воздуха, и нет у летчика сил, чтобы преодолеть желание рвануть штурвал на себя. А стрелка на приборе скорости показывает, что все идет нормально и надо заставить себя немедленно отключиться от ложных ощущений.

Такая раздвоенность выматывает летчика до предела, с каждой минутой напряжение его возрастает, и натянутые нервы дрожат, как струны… [26] Речь идет о полетах на старых образцах самолетов. В настоящее время слепые полеты — ночью, в облаках и т. д. — не представляют такой сложности благодаря наличию совершенных приборов и устройств, автоматически фиксирующих положение машины. (Прим. авт.). Денисио не раз испытывал это на себе и сейчас ни на минуту не отходил от Эмилио Прадоса, понимая, как тому нелегко управлять малознакомой машиной.

Он примерно подсчитал: отроги Сьерра-де-Гвадаррама перейдут в равнину через пятнадцать-семнадцать минут. Все это время следует снижаться так, чтобы высота терялась постепенно. А потом убрать обороты до минимума и… Денисио невесело улыбнулся: кто — знает, что будет потом? Он хорошо знает местность вокруг Мадрида, ему десятки раз приходилось здесь летать: каждый холм, каждый овражек или пересохшую речушку Денисио знал наизусть. Но все это днем, а сейчас ночь, темная, беспросветная ночь, а ночью все видится не так, как обычно…

— Как Росита? — спросил Эмилио Прадос.

— Росита молодцом, — ответил Денисио. — Хочет скорее на землю.

Чем дальше они уходили от гор, тем меньше трясло машину. А потом и совсем стало спокойно, и это говорило о том, что отроги уже кончились и они теперь летят над равниной. По расчетам Денисио, до Мадрида оставалось не более четверти часа лета.

— Пора, — сказал он Прадосу — Пора, капитан.

Прадос кивнул и убрал обороты до минимума, слегка отдав штурвал, чтобы не потерять скорость.

Наступали самые критические минуты. Тяжелый «юнкерс» быстро терял высоту, стрелка высотомера показывала уже семьсот, пятьсот, триста метров, а вокруг по-прежнему плотные слои густых черных облаков, внизу ни одного мерцания, даже тусклого огонька… Двести метров… Сто пятьдесят… Денисио положил руку на плечо Прадоса, впился в него пальцами, но ни он сам, ни капитан этого не замечают. И тот и другой думают только об одном: снижаться больше нельзя! Надо немедленно снова уходить вверх, иначе катастрофы не избежать. Кто знает, не возвышается ли над местностью, над которой они летят, какой-нибудь холм, высокое сооружение или какое-либо другое препятствие? Действительно ли они летят сейчас над равниной? Может быть, в их расчеты вкралась ошибка? Да, надо немедленно уходить вверх, подальше от земли, к которой они так стремятся, подальше от гибели…

И оба знают: уходить вверх — это просто оттягивать неизбежное. Потому что через какое-то время снова придется все начинать сначала. И сколько бы они ни утюжили воздух, от встречи с землей им все равно не уйти.

— Сто метров, — не сказал, а выдавил из себя Прадос. — И ничего не видно.

Денисио молчал. На лбу у него выступили мелкие капельки пота, в глазах от напряжения появилась резь — он вглядывался в темноту не мигая, он, кажется, никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным человеком, как в эти минуты… Жизнь их висела на волоске. И все это было во сто крат хуже, чем в самом жестоком бою. Там можно защищаться и самому наносить удары, там все или почти все зависит от тебя самого: от твоего умения, опыта, мужества, от твоей реакции, выдержки, самообладания. Сейчас же ничего ни от капитана Прадоса, ни от Денисио не зависело. Слепая судьба. Удача или неудача. Чет или нечет… Между ними и землей оставалось менее ста метров. А может быть, менее пятидесяти. А может быть, не оставалось и метра — никто из них точно не знает…

— Будем уходить, — сказал Прадос. И тут же закричал: — Будем уходить, слышишь?

«В нем взорвались какие-то нервные клетки, — подумал Денисио. — И во мне они тоже сейчас взорвутся. Я тоже уже на пределе…»

Он услышал, как усилился гул моторов. Прадос увеличил обороты. «юнкерс» перестал снижаться. Сейчас капитан Прадос потянет штурвал на себя и машина пойдет вверх. Подальше от земли. Зачем? Для чего? Выиграют они или проиграют? И вдруг Эскуэро сказал:

— Слева какие-то огни. Вспышки огней. Похоже, что куда-то бьют из пушек.

Он сказал это совершенно спокойным голосом, так, будто говорил о чем-то обыденном, незначительном. Ни Денисио, ни капитан Прадос вначале даже не обратили внимания на его слова — слишком все это было неправдоподобно. Но уже через мгновение, взглянув влево, они и сами увидели те самые вспышки близких огней, о которых говорил баск.

— Снижайся! — крикнул Денисио. — И давай правее. Это артиллерия. Район Каса-дель-Кампо и Карабанчель Бахо. Смотри туда, капитан! Видишь, река? Мансанарес!

— Да, Мансанарес! — Эмилио Прадос сразу оживился, он теперь тоже узнал местность, над которой не раз пролетал со своей эскадрильей бомбардировщиков. — Мансанарес, Денисио! Черт побери, наконец-то мы вырвались из ада. Ты слышишь, Денисио! Я говорю, наконец-то мы выбрались из этой небесной кутерьмы. Идем на «Куатро вьентос»?

— Пошли на «Куатро вьентос», капитан. Давай еще правее… Смотри, кто-то засмалил по нашей телеге из зенитки. Наши, конечно, франкисты не станут смалить по своему.

— Наши, а стрелять не умеют, — засмеялся Прадос.

— Немедленно плюнь три раза через левое плечо, — сказал Денисио. — И больше не каркай.

— Тьфу, тьфу, тьфу! Зажги сигарету, Денисио, и сунь мне ее в зубы. Да поскорее, я только сейчас вспомнил, что не курил с сотворения мира. Как Росита?.. Слушай, брат Денисио, со мной происходит какая-то чертовщина. Я будто вновь родился на свет. Я будто сбросил с плеч тысячу килограммов груза! Скажи, разве это не чертовщина? — он опять засмеялся. — И ругаться я стал, как севильский бродяга…