Петр Лебеденко - Красный ветер

— Ты отклони голову, а то трудно дышать, — сказал он.

— Простите, сеньор, я не хотела вас обидеть, — ответила Росита.

— Что ты твердишь одно и то же, будто не знаешь других слов: «Простите, сеньор, я не хотела вас обидеть… Простите, сеньор, я не хотела вас обидеть…»

Эмилио, словно от чего-то защищаясь, напускал на себя не свойственную ему грубость, однако Росита не обижалась. С непосредственностью, которая украсила бы любого взрослого человека, она проговорила:

— Я знаю и другие слова, сеньор. Например, я могу сказать: мне так очень удобно и приятно, потому что вы очень хороший и милый.

— Вот уж настоящая дура! — бросил Эмилио. — Ты лучше осторожнее шагай, а то поломаешь и другую ногу. Не тащить же мне тогда тебя на руках!

Росита улыбнулась:

— Вы совсем не такой, каким хотите казаться, Эмилио.

— Ладно, не болтай глупостей.

И вот они уже близко от усадьбы. Еще несколько шагов. — их обязательно кто-нибудь увидит. Если это будет прислуга — не беда, а если отец, мать, сестры или старший брат Морено? Что они подумают, что скажут? И как им объяснить, что он не мог бросить девчонку одну в горах, среди камней? Разве они это поймут? Кто для них Росита? Плебейка, черная кость, грязная замарашка, к которой нельзя, запрещено прикасаться.

Он подумал: «Я оставлю ее тут, шепну кому-нибудь из слуг, чтобы ей помогли, а сам скроюсь. Так будет лучше».

— Ты побудь здесь, Росита, — сказал Эмилио. — Я посмотрю, кто там есть, в имении, кто мог бы сходить за врачом. Хорошо?

— Хорошо, сеньор, — ответила она. — Спасибо вам.

Он уже шагнул было к дому, как в нем с новой силой вспыхнуло чувство протеста, к которому теперь примешивался, и стыд. Оказывается, он действительно точно такой же, как «все там в имении», вдобавок к тому же и трус. Сколько раз он думал о себе, будто может совершить любой подвиг, сколько раз, читая и перечитывая «Дон-Кихота», он восхищался мужеством и добротой этого человека, думая: «Я тоже хочу быть таким. И я буду таким!»

Два года назад, когда Морено отправлялся в Мадрид, Эмилио упросил, чтобы тот взял его с собой. А потом пристал к нему: «Давай съездим в Алькала-де-Энарес. Ну, прошу тебя, Морено, ну, умоляю! И обещаю отнести твоей Кончите сто записок!» — «Какого дьявола мы там не видели? — сопротивлялся старший брат. — Чего ты там забыл?»

И все же уступил. И был страшно удивлен, когда Эмилио потащил его в церковь Алькала. Прислонившись к стене, он долго, стоял там с закрытыми глазами, шепча не то молитву, не то какие-то заклинания. На улице Морено спросил: «Может, ты объяснишь, что с тобой происходит? Для чего тебе понадобилась церковь? Раньше я не замечал за тобой такой склонности». — «А я не молился», — ответил Эмилио. «А что же ты делал?» — удивился Морено. «В этой церкви хранится запись о рождении Сервантеса. И я дал слово, что буду таким же храбрым и честным, как Дон-Кихот».

Морено остановился посередине улицы и вдруг громко расхохотался: «Таким же храбрым, как Дон-Кихот? Да он был просто болван, твой Дон-Кихот! У него вот тут свистел ветер! Драться с ветряными мельницами — это храбрость?!» — «Не смей так говорить! — в каком-то неистовстве закричал Эмилио, еще более удивив этим Морено. — Не смей, слышишь! Дон-Кихот был самым лучшим человеком на свете!»

И вот, когда пришел час испытания, оказалось, что он, Эмилио, носивший в своем сердце образ человека, перед которым готов был преклонить колени, просто трус, мелкий трусишка, недостойный даже произносить имя своего кумира. Как, же он будет жить на свете с таким презрением к себе?!

Он решительно повернул назад, поднял Роситу со скамьи и сказал:

— Идем. И обхвати меня за плечи — так тебе будет легче. Наверное, их увидели еще из окна — отец, мать, Морено, сестры Исабель и Мария-Тереса высыпали на балкон и молча, сосредоточенно, будто пораженные невиданным зрелищем, наблюдали за приближающимися Эмилио и Роситой. А Эмилио, похожий в эту минуту на молодого бычка, впервые выпущенного на арену, чуть пригнув голову и закусив губу, смотрел на них исподлобья, точно приготовившись к битве Росита же, притихшая и испуганная, еще крепче обняла его за плечи, ища в нем защиты. Сейчас она забыла и о своем изорванном платьишке, и об исцарапанных коленях, и о ветхих веревочных сандалиях. Она думала лишь об одном: что сделают с ней и с Эмилио эти богато одетые, надменные господа? Прикажут слугам вытолкать их за ворота? Начнут над ними потешаться? Или натравят собак, и те изорвут ее и Эмилио в клочья?

Чем ближе они подходили к веранде, тем напряженнее становилась тишина. И никто там, на этой веранде, не сделал ни одного движения: люди стояли оцепеневшие, казалось, они перестали даже дышать.

Потом, словно по команде, один за другим спустились по ступенькам и молча выстроились в ряд перед Эмилио и Роситой. Затем Мария-Тереса, старшая из двух сестер, сделала шаг вперед, чуть-чуть присела на одну ногу и приложила руку к груди.

— Чем мы обязаны визиту в наш бедный дом столь знатной сеньориты? — обратилась она к Росите. — И куда прикажете послать слуг, чтобы привели вашу карету на подворье?

Мария-Тереса была очень красивой девушкой. Прямые гладкие волосы, собранные в тугой узел и заколотые большим гребнем с дорогими камнями, золотая цепочка с золотым крестиком на шее, замшевые туфли с серебряными застежками — от всего этого Росита не могла оторвать глаз и даже не расслышала, о чем ее спросила Мария-Тереса. И та повторила, едва заметно скривя в усмешке губы:

— Я к вам обращаюсь, сеньорита. Я спрашиваю: чем мы обязаны вашему визиту?

Эмилио, осторожно сняв руку Роситы со своих плеч, но не выпуская ее из своей руки, сказал:

— Ее зовут Роситой. Она — дочь пастуха, присматривающего за нашими овцами. У нее плохо с ногой, может быть, даже перелом. И я привел ее сюда, чтобы оказать ей помощь. Мы обязаны это сделать…

Он выпалил все это одним духом, сам удивляясь тому, что говорит так решительно и твердо. На Марию-Тересу он взглянул лишь мельком, тут же переведя взгляд на отца. Однако тот продолжал молчать, и ответил за него Морено:

— Не горячись, Эмилио. Сейчас, сию же минуту мы распорядимся послать карету в Мадрид за профессором-хирургом. Или одного мало? Наверное, потребуется консилиум? — И к Марии-Тересе: — Почему ты не суетишься? Надо немедленно приготовить ванну, надо поскорее накрывать на стол, вытаскивать из подвалов вино и прочее и прочее. Не каждый ведь день такие важные особы, как дочки пастухов, посещают нашу усадьбу.

Росита, конечно, все понимала. Лучше бы ей было сейчас провалиться сквозь землю, лучше бы она валялась среди камней с распухшей ногой, чем испытывать такой стыд и такое унижение. Уж как-нибудь она доползла бы до своей хижины и не стояла бы теперь перед этими господами, открыто над ней потешающимися… Только бы не расплакаться, не показать им, как она сейчас страдает.