Петр Лебеденко - Красный ветер

— Эй, дедушка Мигэль, я прихлопнул еще одного фашиста! Ты слышишь? Не совсем прихлопнул, он уползает, но я пошлю еще одну пулю в его жирную задницу.

А когда у него мимо уха свистит пуля, он небрежно отмахивается рукой, как от комара, и говорит одной из девчонок:

— Анита, иди-ка сюда, стань рядом. Будешь отгонять своей косичкой шмелей: они мешают мне работать… Эй, дедушка Мигэль, я все-таки размозжил зад того ублюдка, который от меня уползал.

— Видишь? — спрашивает у старика женщина. — Видишь?

— Он ведь ребенок, — отвечает старик. — Он не знает, что его ждет, если они возьмут нашу баррикаду. Надо уходить…

Приближается еще одна женщина. Руки ее в крови — она только сейчас перевязала рану парню, хотя перевязывать ее, наверное, не было нужды: парень через несколько минут умрет — это женщина знает точно. Знает это и сам парень — живот его разворочен, он задыхается и все время просит: «Пить! Один глоток воды. Слышите? Потушите внутри меня огонь!»

— Рохо кончается, — говорит женщина. — Он просит воды, а где я ее возьму?

— При ранении в живот пить нельзя, — замечает Мигэль.

— А, нельзя, нельзя! Ему-то теперь все равно.

— Я говорю, надо уходить, — продолжает свое старик. Фашисты сейчас приутихли, может, ждут подкреплений. Они ведь не знают, сколько нас тут и с чем мы остались. Пока они приутихли, надо уходить. Раненых положим на телегу и повезем. А кто-нибудь из нас прикроет…

— Ты с ума сошел! — кричит на него женщина, у которой руки в крови. — Ты с ума сошел, Мигэль! Как это — уходить? И куда уходить?

— Туда! — Старик машет рукой в сторону Мадрида. — К своим.

— А потом? — Теперь на него наступает женщина, обвязанная черной шалью. — А потом? — едко спрашивает она. — Я говорю: куда потом, из Мадрида?

Старик беспомощно пожимает плечами:

— Я не знаю. Может, уходить и не надо. Я готов… Вот только они… — Он глазами показывает на девчонок и на мальчишек: — Совсем ведь дети.

— В Мадриде тоже есть дети. Везде есть дети… И если мы уйдем, если все уйдут со своих участков — что тогда? Что будет со всеми детьми Испании?

Старик вдруг рассвирепел:

— Ты что ко мне пристала? Ты что пристала ко мне, как ведьма? Я разве думаю о себе? Я свое пожил, я думаю обо всех вас.

— Вот и думай, — в один голос заявили обе женщины. — Думай, как нас защитить тут, а не в Мадриде… Смотри, они опять зашевелились…

— Вайо, дай мне хоть пару патронов, — просит Мигэль. — У меня вышли все…

Через три-четыре минуты Мигэль упал: пуля попала ему в висок, он резко взмахнул руками и свалился на колесо телеги. Его не стали укладывать на землю: не было времени. Колесо, скрипя, медленно раскачивалось туда-сюда, и вместе с ним раскачивался труп Мигэля.

Потом, схватившись за грудь, грузно осел Вайо. Прежде чем умереть, он сказал женщине в черной шали:

— Ты права, уходить нельзя… Нельзя уходить из своей Испании… Скажи Энрике…

Он не договорил. Дернулся и затих. И уже мертвому женщина ответила:

— Не беспокойся, Вайо, мы не уйдем. Мы еще всыплем этим сволочам, сохрани нас, святая мадонна!

Она подхватила ружье старика, пристроилась за грудой камней. Траурная шаль мешала ей, женщина сорвала ее с себя, бросила в сторону. «Все равно скоро мы будем вместе, — подумала она о муже. — Отсюда нам не уйти…»

Она знала, что патронов ни у кого почти не остается, видела, как все ближе и ближе подползают мавры и фалангисты. Они стали очень осторожными, эти гиены, прячутся за столбы, за кучи камней, по-змеиному переползают от одного укрытия к другому. Они дрожат за свою шкуру, боятся, чтобы ее не продырявили. Наверное, если бы не приказ взять эту баррикаду, они давно уже повернули бы назад: не свое ведь родное защищают, им тут умирать не за что.

Между бровями у женщины залегла глубокая складка, глаза стали жесткими. Целится она в мавра долго, сосредоточенно, так, будто исполняет какую-то важную работу, когда все мысли сходятся на одной точке. И уже готовится нажать на курок, как вдруг видит метнувшегося к ближнему от баррикады столбу фалангиста-испанца. Совсем молодой человек, гибкий, ловкий, как кошка, красивый и храбрый. «Та-та-та! — удивилась женщина. — Это же сынок Христины, нашей Христины-почтальонши! Зачем же он пошел к ним, ублюдок этакий, зачем пошел драться против своих?!»

Сынок Христины — до него всего двадцать двадцать пять шагов — тоже, кажется, узнал женщину. Забыв об опасности, она высунула голову из-за груды камней и даже не столько с ненавистью, сколько с удивлением глядела на него. А он грязно выругался по ее адресу и вскинул к плечу карабин. Женщина выстрелила первой, почти не целясь, весь заряд крупной дроби угодил сынку Христины прямо в лицо. Бросив оружие, упав на колени и обхватив лицо ладонями, он взвыл так, что даже его противникам стало жутко.

Женщина покачала головой, оглянулась и строго приказала двум девчонкам с косичками:

— Анита, Мария, немедленно уходите отсюда! Слышите, что я вам говорю? Марш отсюда немедленно! И ты, Энрике. Собирай свою команду и тоже марш!

Энрике присвистнул:

— Фью-ю! Чего захотела… Мы — как все!

Он не видел и не знал, что его дед Мигэль уже убит, он даже не обернулся на голос женщины — высокий, почти двухметрового роста мавр, в черной чалме и бордовом бурнисе, быстро бежал к баррикаде, и Энрике не спускал с него глаз: еще немного, еще немного… Теперь можно…

Выстрелил — мавр продолжал бежать. Энрике снова выстрелил — мавр не останавливался. И теперь уже был не один, рядом с ним — и слева и справа — мчались, вопя, еще с десяток мавров, такие же рослые, такие же страшные, с перекошенными от ярости лицами, на ходу стреляли и дико что-то кричали.

За маврами на последний штурм бросились и фалангисты-испанцы. Кто-то из них швырнул гранату в груду камней, за которой укрылась с дробовиком Вайо и женщина, и ее разнесло в клочья. Энрике видел, как взметнулась вверх черная шаль и, словно крохотное черное облачко, поплыла над землей. И в это время чьи-то сильные руки обхватили Энрике сзади, а потом он почувствовал, как шершавые длинные пальцы приблизились к его горлу, сжали его мертвой хваткой и не отпускали. Энрике показалось, будто плывущая над землей черная шаль снова поднялась вверх, закружилась, затем одним крылом своим Легла на его голову, и он ощутил какой-то давно знакомый запах не то печеного хлеба, не то оливковых листьев, не то рук матери.

— Мама! — прохрипел Энрике.

Пальцы разжались, он судорожно глотнул воздух, но черная шаль еще долго окутывала его голову, а когда она спала, Энрике увидел над головой яркое солнце и совсем синее, как вода в горном озере, небо.

И еще он увидел мавров и фалангистов, окруживших всех защитников баррикады: стариков, женщин, мальчишек и двух девчонок с черными косичками — Аниту и Марию. Чуть в стороне, на деревянном ящике сидел испанец-фалангист в форме офицера. У него было нежное девичье лицо, с большими карими глазами и тонкими, словно нарисованными тушью, бровями. Одна рука в перчатке, в другой — дымящаяся тонкая сигарета. Он сидел и молча курил, холодно обводя взглядом захваченных на баррикаде людей.