Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)

— Кто там стучит? Входи, у нас не заперто.

Он толкнул покосившуюся дверь и внезапно ослабевшими ногами переступил порог; со света поначалу ничего и никого Владимир в хате не увидел: он стоял, привыкая к сумраку помещения и напряжённо молчал. И вдруг услышал голос матери:

— Кто это?… Господи, сыно-о-ок!..

И в тот же миг лейтенант ощутил на своих плечах сухонькие, но жилистые ещё руки матери: он моментально обнял её, поднял с земли и бешено, с каким-то остервенением начал целовать её прохладные шершавые губы, морщинистое, до боли родное и любимое лицо, и скупые слёзы вдруг выступили в его глазах, и в этот миг он не стеснялся их.

— Погоди, сынок, — слабо запротестовала она, — погоди! Дай-ка я разгляжу тебя, ненаглядного… Ой, ты в гимнастёрке военной, сразу и не узнаешь, не угадаешь, кто ты из трёх моих кровинушек… Вовочка, кажись?

— Да, мама, я это, я! — задохнулся от нового прилива нежности к маме Владимир. — Родная ты моя.

Мать долго суетилась, собирая на стол скудный обед, а он, сын её, внимательно и с любовью смотрел на неё, на её глубоко изборождённое морщинами лицо, на руки — мозолистые и трудолюбивые, с детских лет привыкшие к крестьянской работе. Спохватился Владимир лишь тогда, когда мать, смахивая со щёк слёзы, сказала:

— Сынок, да ты ж теперь проголодался, небось, — садись к столу. Вот выставила всё, что смогла. Не обессудь, сынок.

Владимир виновато улыбнулся и, вспомнив, потянулся к рюкзаку, расстегнул его и начал вытаскивать свой паёк, офицерский.

Они сидели друг против друга и, выпив за встречу по стаканчику крепкого и вонючего самогона, почти ничего не ели, рассказывая друг другу о своей жизни, о войне, которая подло и надолго разлучила их. За разговором они и не услышали, как осторожно скрипнула дверь и на, пороге появилась девушка.

— Здравствуйте, — смущённо произнесла она, дуя на покрасневшие от мороза пальцы. — Я не помешала вам?

Мать откликнулась сразу:

— А, это ты, Леночка! Раздевайся, проходи к столу… Сынок вот мой приехал… На побывку…

А юный лейтенант во все глаза разглядывал вошедшую — Леночку Спасаеву, свою бывшую одноклассницу и свою бывшую первую любовь. Впрочем, почему бывшую? Провожая его, Леночка, неумело поцеловав Владимира на прощание, сказала, что будет непременно ожидать его.

Через некоторое время, посидев ещё за столом и поговорив о самом разном, но больше всего, конечно же, о войне, Владимир и Леночка ушли. Ушли к ней, к Спасаевой, домой. Она пригласила. Владимир твёрдо пообещал маме, что он очень скоро вернётся, и ещё добавил, чтобы она не очень скучала, пока он короткое время будет отсутствовать. Мать с горечью и любовью взглянула на сына, согласно кивнула головой:

— Приходи, Вовочка, только поскорее: мы ж с тобой и не побалакали даже как следует…

… У Спасаевых из взрослых никого не было. И как только они вошли в неказистую хатенку и сняли верхнюю одежду, Леночка вдруг сразу же бросилась к Владимиру на шею и жадно-неумело, но жадно-припала к его немного обветренным губам. От неожиданности лейтенант чуть было не задохнулся, а затем, сделав глоток живительного воздуха, сам крепко обнял Леночку Спасаеву и стал непрерывно покрывать прохладное ещё лицо её своими горячими поцелуями.

— Я люблю тебя! — страстно и бессвязно шептал он задыхающимся от волнения голосом.

Леночка Спасаева ничего не отвечала на эти безумные его слова, лишь всё сильнее и сильнее прижимала своё упругое и горячее тело к возбуждённому телу лейтенанта Котлякова. А потом вдруг хрипло произнесла еле слышным голосом:

— Я хочу иметь от тебя ребёнка…

Владимир не сразу понял, что сказала Леночка, а поняв — он глубоко изумился её словам, ужаснулся, подумав, зачем, мол, такие жертвы и упрямо мотнул головой:

— Не надо, родная… Зачем?… Война идёт, люди сотнями и тысячами гибнут, и меня могут убить… Я не хочу, чтобы ты…

Она прикрыла ему рот ладонью:

— Замолчи!.. Не говори больше ни слона об этом!.. И запомни: меня ничего не пугает… Я хочу… хочу иметь от тебя ребёнка!

Владимир на какой-то миг разжал объятия, Леночка быстро выскользнула из них, решительно набросила на дверь крючок и задёрнула на окнах занавески.

— Любимый!.. — прошептала она, и её сильные девичьи руки с новой силой обхватили шею Владимира.

И время для лейтенанта замерло… Он словно бы впал в беспамятство…

… Домой он заскочил уже под самое утро, проклинал себя за всё на свете — и за неумелую и пылкую любовь с Леночкой Спасаевой, и за то, что так предательски мало побыл, пообщался с мамой, а время уже — увы! — торопит его в дорогу…

Мать молча и сиротливо сидела у стола перед ровно горящей свечой и печально, не мигая, смотрела на родненького сына. Владимир смутился, ещё более остро почувствовал свою вину и ещё раз крепко-прекрепко обнял мать.

— Прости меня, родная, — прошептал он, и снова глаза его непроизвольно увлажнились.

— Что ты, сынок! — мать нежно погладила волосы сына, совсем как в детстве. — Бог с тобой!.. Ваше дело молодое… Я ни капельки не осуждаю тебя… Не бери ты дурного в голову…

— Прости, мама, мы так обо всём и не поговорили… А я… я обещал ведь тебе…

— Ничего, Вовочка, миленький ты мой, мы ещё обо всём — обо всём после войны проклятой поговорим да побалакаем. Наговоримся вволю. Лишь бы живы все были… Лишь бы живы…

Владимир, протерев рукой глаза, тяжело вздохнул:

— Мама, мне пора уезжать.

— Я знаю, сынок… Я тебе рюкзак уже сготовила… В дорогу…

— Мама, милая! — опять задохнулся в приливе любви и нежности к матери своей родной Владимир. — Прости!.. Виноват я, что мало побыл с тобой…

— Перестань, Вовочка, не надо. Ты мне вот что ответь: может, не нужно тебе было из штаба на фронт проситься? А, сынок?… Ведь там стреляют…

— Мама, я же тебе всё уже объяснял…

— Хорошо, сынок, больше не буду: вольному — воля…

«Вольному — воля… — резануло в памяти лейтенанта. — А ведь я это уже где-то слышал. Но где?… Господи, да эго же на днях было — Ротмистров мне тоже так сказал…».

— Сынок, передавай мой привет братикам своим, моим сыночкам Вале и Васе. Скажи, люблю я их… И живыми домой жду…

… Во дворе громко и недовольно зафыркала лошадь, заскрипели, застонали полозья саней по морозному снегу: это родственник их дальний дед Шилка подрулил на своей кляче к хате Кошляковых, чтобы довезти молодого офицера Владимира до железнодорожной станции.

Владимир взял рюкзак, накинул его на плечи и в последний раз взглянул в провалившиеся и почерневшие от бессонной ночи глаза матери…

Колесо завертелось. Закрутилось колесо решения организационных вопросов: создавалась новая армия, а это требовало огромного количества физических сил и крепкого — морального духа. Конечно же, Павел Алексеевич Ротмистров знал, и, между прочим, не понаслышке, что создавать что-либо в жизни вообще — трудно, но что он встретится вплотную — сам лично — с такими выматывающими душу и сердце трудностями, не представлял себе даже и в мыслях. Отступать, однако же, было уже поздно… Да и не привык он от чего-то отступать.