Ганад Чарказян - Горький запах полыни

Как-то, уже после священного месяца рамадана, когда вся тяжесть работы легла на меня, — ведь я-то не постился, — я присматривал за овцами вместо Ахмада. Он с головой ушел в свой шурави-джип, на что получил полное согласие отца. Каркас будущей машины стоял недалеко от того места, с которого я наблюдал за овцами возле реки. Метров за сто от меня сидела на камне и Азиза — соседка-хромоножка. Она тоже следила за своими мирно пасущимися овцами. Наши небольшие отары паслись рядом, но все же соблюдая дистанцию и не перемешиваясь.

Периодически Ахмад призывал меня на помощь — все-таки у меня было большее представление о том, где должна находиться та или иная часть будущей машины. Когда помогал устанавливать Ахмаду радиатор, раздался крик моей соседки. Я обернулся — девушка, сильно хромая, торопилась к овцам, которые неожиданно соединились. Я бросился за ней, обогнал ее. Начал разделять слившиеся отары. Тут подоспела и Азиза. В бестолковой суете я неожиданно зацепил и сорвал ее чадру. К тому же, чтобы девушка не упала, мне пришлось подхватить ее на руки. Немного пронес ее на руках и посадил на валун, а сам активно начал разгонять вдруг решивших побрататься животных. Простого соседства им оказалось мало. Видно, какой-то баран уловил запах начинавшейся течки. Да, во всех беспорядках на этом свете всегда виновата любовь. Жестко орудуя посохом и громко покрикивая, я, наконец, разделил овец, а тучного любвеобильного барана со сросшимися, как шлем, рогами из стада Вали приложил в полную силу. Так что он еще десять раз подумает перед тем, как рвануться к чужой самке.

Вытирая полой рубахи пот с лица, я заметил, что к нам торопится Вали. Видимо, он тоже решил оказать посильную помощь. Последнее время, после того как проведал в Ургуне свою недавно родившую дочь, был что-то не в настроении. Но зато перестал приставать ко мне со своими вопросами и советами.

Оторвавшись от своего джипа, ко мне спешил и Ахмад. Ну, помощников привалило. Если бы немного пораньше. Но Вали почему-то направлялся не к своим взбаламученным и блеющим овцам, а прямиком ко мне. И к тому же с разъяренным лицом. Я остановился в некотором недоумении. Уже шагов за десять Вали начал поливать меня самой отборной руганью. И кафир неверный, и отродье шакала, и гнусный развратник. Чего только я не услышал о самом себе. Но в чем дело, что вызвало такой поток озлобленной брани, понять все никак не мог.

Наконец, приблизившись вплотную и чувствительно огрев меня посохом по боку, он начал выкрикивать свои претензии. Половину их я не понял, но того, что понял, было вполне достаточно, чтобы ощутить всю серьезность положения. Оказывается, я, сам того не подозревая, покусился на честь и достоинство его любимой дочери Азизы. Она в это время невозмутимо сидела рядышком на камне и спокойно приводила в порядок свои голубые занавески.

Трудно оправдываться в проступке, которого не совершал. Я с недоумением глядел на брызжущего слюной соседа и только увертывался от его ударов. Но разок, не вытерпев, тоже огрел не иначе как взбесившегося Вали. Это его вроде успокоило, он тут же развернулся и, начисто забыв об овцах, поспешил обратно в кишлак. Глядя на неловко бегущего Вали, я невольно улыбался. Подбежавший Ахмад почему-то совсем не смеялся. Он был очень встревожен: «Халеб! Быстрее беги домой! Быстрее! Вали сейчас вернется со своими братьями! Они убьют тебя!»

Я ничего не мог понять. Убьют? За что? Почему я должен бежать? А овцы? И что значит домой? В родную Блонь, что ли? Ахмад нетерпеливо подталкивал меня, а я был в каком-то ступоре. Впервые в жизни ничего не понимал и поэтому стоял в растерянности. Да и убегать было уже поздно. По склону, отрезая меня от сакли Сайдулло, катилось пятеро фигур с посохами. Ахмад рванул за отцом, который сегодня, к счастью, оказался дома и делал ручки для мотыг.

Я стоял на месте, не предпринимая никаких попыток к спасению бегством. В руке был только посох — один против пятерых. Да еще шестой — сам Вали — торопился ко мне с ружьем на плече. Нежданно-негаданно я оказался в эпицентре какого-то безумия. Чего им от меня надо? Азиза их сидит себе на камешке живая и здоровая, опять занавешенная — успел только заметить, что лицо покруглело. А родственники ее уже окружили меня, как стая волков, и движутся по кругу, чтобы, изловчившись, начать наказывать меня за несуществующие грехи.

Что же это я? Дал себя окружить. Заметив близкий обломок скалы, к которому можно прижаться спиной, я рванулся на самого молодого и огрел того посохом. Выскочив из круга и обезопасив себя со спины, был готов встретить нападающих. Моя решительность вызвала некоторое замешательство. Нападающие оглянулись на приближающегося Вали. Он нес какой-то доисторический мушкет с расширяющимся дулом и уже поднимал его, явно собираясь в меня стрелять. Да после такого выстрела от меня ничего не останется!

Ярость поднималась из глубин моего униженного, но все еще не сломленного существа. За что вы хотите меня убить? За то, что я другой, не такой, как вы? Жалкое и тупое отродье. Нет, просто так вы меня не получите. Наклонившись, поднял камень, как раз по руке. Далековато, пусть мой дорогой сосед сделает еще пару шагов. Братья расступились, и Вали, выдвинувшись вперед, важно произнес: «Вот под этой скалой мы и закопаем то, что от тебя останется, похотливый верблюд!»

Камень попал ему в плечо, когда он нажимал на курок. Вали вскрикнул, грохнул выстрел, кто-то из братьев пронзительно заверещал. А все остальные бросились на меня, вцепились как клещи, повалили на землю и заломили руки за спину. Тут же связали и начали охаживать посохами, пинать ногами. Я потерял сознание.

Очнулся от ледяной воды, в которой захлебывался. Братья просто окунули меня с берега головой в ручей. Увидев, что я пришел в себя, небрежно уронили на траву. В глазах все опять потемнело.

— Нет, кафир, ты просто так не умрешь. Я устрою тебе такую жизнь, что ты каждую минуту будешь сожалеть, что остался в живых. — Вали, придерживая левой рукой свою правую, бегал по берегу. — Сейчас мы прокалим кинжал и отрежем тебе кое-что. Так что твоя мать не дождется внуков, а ты перестанешь брюхатить наших дочек. Голубые глаза! Не будет больше ни у кого этих голубых свинячьих глаз!

Братья начали собирать сухую траву и коровьи лепешки для костра. Тут появился Сайдулло. Его спокойные слова и жесты, твердый взгляд немного успокоили взбудораженную компанию. Первым делом Сайдулло напомнил, что у пуштунов есть кодекс чести. И все мы обязаны его придерживаться, чтобы не превратиться в диких зверей. Неужели зря прозвучало слово нашего пророка, давшего нам законы и человеческие установления? Разве не должны и мы сами стремиться быть такими же милостивыми и милосердными, как наш учитель?