Пётр Поплавский - Под кодовым названием Эдельвейс

Пришлось благодарить за «истинно арийскую заботу СД». Но что же все‑таки за этим кроется? Ответа фрейлейн Бергер не находила. Хорошо, что положение «Ники» прочное. Сейчас^без него она была бы как слепая, и все усилия по внедрению ее в Берлин оказались бы бесполезными.

По сути, усадьба Шееров, отгороженная от чужого глаза высотою в два метра стеной грубой, крепостной кладки из необработанного декоративного камня, надежно прятала от случайных и нежелательных контактов.

За этим крепостным сооружением высился с расчерченными по — немецкой домостроительной традиции — на квадраты стенами трехэтажный дом Шееров, по здешним понятиям — двухэтажный. Нижнюю часть дома занимали обширный холл — гостиная и просторная кухня, выложенная белоснежным кафелем. В повседневном быте она служила столовой. Этажом выше находилось непосредственно жилье хозяев, где у каждого была своя комната. Самая большая была отведена под кабинет, заставленный от пола до потолка по — готически узкими книжными шкафами из мрачноватого, темно — коричневого дерева. За стеклом на этом понуром фоне поблескивали золотом берлинские и лейпцигские исследования фальсифицированной «Священной Римской империи немецкой нации» — свидетельство профессиональных увлечений Шеера — младшего.

Верхний этаж был в запустении — вот уже два года им никто не пользовался. Когда‑то здесь жила немногочисленная прислуга — горничная и садовник, услуги которых с началом войны стали обременительны для семейного бюджета. Там же располагались две комнаты для гостей, которые по тем или иным причинам порой оставались ночевать. Но со времени гибели Шеера — отца в этом доме уже никто не гостил.

За домом, окруженным все той же высокой стеной, находился небольшой садик. В центре его был выкопан неглубокий, по колено, бассейн с бетонированным дном. Посреди островком вздымалась грузная глыба, сплошь поросшая обычно сочным, а сейчас, в зимнюю пору, жухлым мхом. Раньше здесь сновали цветные аквариумные рыбки — одно из увлечений Шеера — отца. Второе его увлечение — кусты роз, они выстроились ровной солдатской шеренгой перед тыльной стеной крепостного четырехугольника…

Нежданно, а по логике соседей и местного банфю- рера — вполне естественно, их опекуном стал Вилли Майер. Не менее одного раза в неделю он приезжал на служебной машине со знаком СД на ветровом стекле и привозил туго набитые пакеты — белый хлеб, масло, колбасу, муку, тушенку и связки тоненьких, словно де-

367

вичьи пальчики, розовых сосисок. На женские сетования вроде «Вилли, ну зачем вы берете на себя лишние хлопоты?» он бодро отвечал:

— Дорогие дамы, я не сомневаюсь, фрейлейн Кристина подарит рейху непременно сына. И я забочусь совсем не о вас, а о здоровье господина Шеера — наследника. Из мужской солидарности верного камрада!

Наедине фрау Шеер наставляла Кристину:

— Это очень похвально, моя милая, что вы приветливы с господином Майером. Человек он прекрасный и любезный, воспитанный, деликатный. Жизнь есть жизнь! А кто знает, вернется ли Адольф…

От этих слов Кристину вопреки ее симпатии к Патриции передергивало. Неужели ей не ведома граница меж немецким практицизмом и тем, что у действительно по^щочных людей именуется цинизмом?

На эту «продуктовую» тему поговорил с Кристиной и Майер. И тоже — с глазу на глаз. Пояснил:

— Дорогая Кристина, я должен иметь весомый повод для систематических посещений вашей частной крепости. С целью конспирации.

— Бросьте, Вилли, выдумывать. Вы просто добрый человек.

— Нет, не совсем просто, фрейлейн. У нас как водится? Человек, с которым не имеют общих дел — служебных или деловых, для других словно бы прекращает свое существование. А вы — в длительном отпуске, из которого, как правило, на нашу службу не возвращаются.

— Так, может, нам ограничить встречи?

Она испугалась за судьбу порученного ей дела. Сейчас Вилли остался единственным источником сбора разведывательной информации. Без него от нее, новоприбывшей фольксдойче, не имеющей солидных знакомств, не будет никакой пользы для успеха дела. На ее вопрос Майер ответил лишь снисходительной усмешкой, мол, все будет хорошо.

— Не следует проявлять легкомыслие, Вилли, — с упреком сказала Кристина. — В нашем с вами деле нет мелочей.

— Да, — неожиданно согласился Майер. — И вот одна из них: Хейниш приказал мне не спускать с вас глаз, используя для этого товарищеские отношения, сложившиеся между нами. Поэтому он полностью одобряет и поддерживает мои «продуктовые акции» как удобное прикрытие. Таким образом, я наведываюсь к вам с пакетами и свертками с единственной целью — присматривать за вами. На всякий случай. Хорошо, что эту миссию возложили на меня: вам ничего не грозит. От вас требуется немного — терпеливо сносить мои визиты. Договорились?

Начал серьезно, закончил полушутливо.

Однако его сообщение само по себе настораживало.

— Неужели возникли какие‑то подозрения?

— Никаких.

— Тогда почему же?..

— Неужели не ясно? Вы причастны ко многим делам СД, каждое из которых представляет служебную тайну. А память человека не сдашь в спецархив и не закроешь в служебном сейфе. Память всегда с ее владельцем, где бы он ни находился. Кроме того, человек имеет слишком подвижный орган — язык.

— Но должны же быть какие‑то основания для недоверия…

— Ха, основания! — пренебрежительно заметил Майер, — И это говорите вы, проработав почти год в системе имперской службы безопасности? Вы меня удивляете своими наивными рассуждениями об «основаниях». Вам превосходно известно, что у нас каждый заботится исключительно о своей карьере и больше ни о чем. А ступеньки к чиновным высотам у нас одни — трупы. Ведь мы с вами живем и действуем в государстве, сравнимом только с моргом, с живыми мертвецами.

— Но карьера, — все еще не сдавалась Кристина, — не может быть единственной жизненной целью.

— Почему же? Если это возведено в государственный принцип. Нацист любого уровня и ранга не спрашивает себя: «Кто я?» Но он ежедневно подсчитывает: «Сколько имею?» С каждой общественной ступенькой возможности обогащения возрастают в геометрической прогрессии. Поэтому за карьеру и выгоды, связанные с нею, грызутся зубами. Отсюда и предусмотрительная трусость — как бы чего предосудительного не случилось, как бы нечто неожиданное не стало помехой в карьере.

Нечего было возразить г— Вилли был абсолютно прав.

— Скверно! — Кристине стало тревожно.

А Вилли мысленно вспомнил «соленую» шутку штандартенфюрера Хейниша: «Фрейлейн Бергер успела вдвойне забеременеть: ребенком и изменой. Женщины болтливы… Если бы это было в моей власти, я бы обеспечил ее абортами в обоих случаях! Для второго имеем прекрасного акушера — шефа гестапо. Внебрачный ребенок, если посмотреть с точки зрения общественного положения, тоже словно груз на ноге колодника. Фрейлейн только испортит безо всяких для себя выгод изящную фигурку…» Как обычно, шеф первым гоготал от своих солдафонских шуточек. Естественно, у Вилли язык не поворачивался цитировать Кристине «остроты» Хейниша. А напрасно! Иногда и «шутки» скрывают в себе стоящую внимания информацию. По крайней мере, Кристина осознала бы, что «списана в лишние», а это — опасно.