Пётр Поплавский - Под кодовым названием Эдельвейс

— Да. Но я заколебался. Почему, в самом деле, меня вынуждают во время выполнения служебного задания заниматься сомнительным делом, к которому я совершенно не причастен?

Хейниш замолчал и внимательно глянул на шефа.

Обергруппенфюрер одобрительно кивнул головой.

Хейниш убедился, что выбрал верную спасительную линию. Это придало ему вдохновения:

— Сначала я категорически отказался!

— Прекрасно, — обронил шеф.

— Но он упрямо настаивал. Меня не оставляли совершенно определенные сомнения. Тогда он начал угрожать.

— Даже? Это возмутительно.

— Именно так!

— Чем же он угрожал?

— Тем, что в случае отказа он остановит любую машину с военными. И одновременно сообщит шефу гестапо о моем якобы преступном безразличии к обезвреживанию врагов рейха.

Больше ничего?

Хейниш понял, что необходимо усилить «принудительный» мотив своих действий.

— Этот Гейлиген прямо сказал: если русский шпион сбежит из‑за моей халатности, мне не сносить головы.

— А вы что ответили на это?

Хейниш поник.

— Признаю: по требованию агента Мюллера я начал действовать, как он того хотел.

— Гейлиген знал о «пианистке»?

— Нет, — ответил Хейниш твердо. Он уже успокоился.

— Выходит, и вам ничего не было известно о ней?

— Так точно!

Как же вы догадались?

Я обратил внимание на то, что задержанный слишком громко кричит. Не спрашивает — почему его арестовали, как это в подобных случаях происходит, а кричит во весь голос. Причем, смысл его слов носил явно информативный характер.

— То есть? Что он кричал?

— Приблизительно так: «Это что — арест? Гестаповский произвол?» И прочее, пока ему не заткнули глотку.

— Предупреждал…

— Так точно, мой обергруппенфюрер.

— И вы догадались…

— Что в доме еще кто‑то прячется…

— Значит, если бы вы промедлили, «пианистки» и след бы простыл.

— Именно так!

— По логике событий становится ясно: в там, что произошло, виновны не вы, а этот гестаповский болван…

— Хорст Гейлиген! — с облегчением подхватил Хейниш.

— Личный агент Мюллера, — задумчиво проговорил Кальтенбруннер. — Для шефа гестапо это известие будет крайне неприятно.

Хейниш счел за лучшее промолчать.

— Если Мюллер ценит своего агента, — продолжал шеф СД, — он его вытащит из беды. В конце концов, решающую роль здесь сыграло никем не предвиденное стечение обстоятельств, редкий случай.

Хейнишу чудилось другое: «Мюллер спасет своего агента, как я спас тебя». Он глядел на шефа с восхищением, преданностью, готовый выполнить любой приказ.

— Вот что, Хейниш! — снова перешел на деловой тон Кальтенбруннер. — Идите в приемную и напишите на мое имя подробнейший отчет. Про весь ход событий. От начала до конца. Не опуская никаких подробностей. Особенно подчеркните моменты, которые фигурировали в нашей беседе.

— Яволь!

— После этого немедленно передайте задержанного под личную расписку криминального советника господина Йона Патцига в зондеркоманду «Красная капелла». Знаете такую?

— К сожалению…

— Ее личный состав размещен в казарме тюрьмы на Плетцёнзее.

— Где происходят казни?

— Да. Вы все поняли? Только господину Патцигу под личную расписку! Если его не окажется на месте, разыщите. Но — только ему!

— Слушаюсь, господин обергруппенфюрер! — вытянулся Хейниш. — И… благодарю! — добавил несмело.

Но попал точно в цель.

— То‑то! В будущем будьте более осмотрительны.

— Этот случай я запомню на всю жизнь.

— Еще бы. Иначе вы ее себе сразу укоротите. Выполняйте приказ!

«Ну что ж, Мюллер? — злорадно подумал шеф СД, когда за Хейнишем закрылись двери. — Разве не хорошую оглоблю вставил я тебе в колеса? А ты хотел вставить ее мне…»

В тот вечер в Москве генерал Сербулов был далек от беспокойства, которое возникло буквально через несколько минут. Он сидел за своим широким письменным столом, внимательно — лист за листом — просматривал бумаги и размышлял. О характере его размышлений можно легко составить представление по копиям коротких сообщений давних и свежих по совокупности изложенных в них фактов. Папка, лежавшая на столе, была довольно пухлой. Бумаги, находившиеся в ней, все до единой были помечены грифами наивысшей степени секретности.

Приведем только одну из них.

«Директору».

Через Лонга, от директора швейцарского авиационного товарищества, который только что вернулся из Мюнхена, где проводил переговоры с немецким обществом «Люфтганза».

1. Немецкая авиация насчитывает сейчас 22 тысячи машин первой и второй линии, кроме того, 6000–6500 транспортных самолетов «Юнкерс-52».

2. Сейчас в Германии ежедневно выпускается 10–12 пикирующих бомбардировщиков.

3. Соединение бомбардировочной авиации, которое до сих пор базировалось на острове Крит, переведено на Восточный фронт: основная часть — в Крым, остальные — на другие участки юга.

4. Потери Германии на Восточном фронте составили с 22 июня до конца сентября 45 самолетов в день.

5. Новый самолет типа «мессершмитт» имеет две пушки и два пулемета. Все они установлены на крыльях. Скорость — 600 км в час…

В дверь постучали.

— Войдите.

Вошел взволнованный офицер из дешифровального отдела.

— Товарищ генерал, чрезвычайное происшествие!

— Что случилось? — обеспокоился генерал.

— Получена первая шифровка из Берлина от «Студентки». Характер сообщения — позитивный. Однако через двадцать семь минут с того же передатчика мы получили сообщение об аресте «Меркурия» и, очевидно, гибели «Пенелопы».

— Немедленно мне на стол!

— Я принес. Вот они, — дежурный протянул Сер- булову тоненькую папочку.

— Спасибо. Можете идти.

И вот они перед ним — эти два сообщения, пришедшие одно за другим с интервалом в 27 минут.

Первое:

«Профессору.

Экзамен сдала. Под крышей прописана. Хейниш возглавил берлинский «Цеппелин», деятельность которого контролирует «Ника». «Ц» готовит агентов для диверсий в тылу наших войск на Кавказе. Студентка».

Вторая, из того же передатчика:

«Директору.

На улице схвачен «Меркурий» сразу же после выхода от меня. Дом окружили эсэсовцы. Сжигаю документы. Отстреливаюсь. Живой не возьмут. Прощайте, товарищи. Да здравствует Советская Родина! Пенелопа».

Генерал Сербулов уронил в ладони лицо, которое сразу словно постарело. Потери! Сколько их уже было… И всегда — лучшие люди… Хотя почему — лучшие? Все в критических ситуациях борются до конца. А если гибнут, то как герои…

Это была лишь минутная слабость.

Через минуту генерал Сербулов поднял трубку и нарочито сухим голосом, безжалостно подавляя собственные чувства, приказал дежурному: