Пётр Поплавский - Под кодовым названием Эдельвейс

Все лагерное начальство состояло из одного лейте- нанта — переводчика, который одиноко скучал над бумагами за низеньким столиком прямо под открытым небом.

Сюда и вызвали «нетипичного», который был записан как Отто Хубе. И вот уже щелкают немецкие каблуки, грудь выпячена вперед, руки — по швам с немного отведенными в стороны локтями. Одет в форму рядового вермахта. Глаза пугливые, настороженные.

— Скажите, почему вы в форме рядового?

— Яволь. По профессии я — журналист. Как слишком близорукий, от службы в армии был освобожден.

Однако война длилась два года, а не два месяца, как планировалось, и меня мобилизовали тоже.

«Да, за два года мы перемолотили отборные части вермахта, — подумал Матвей Иванович, — С резервами у немцев туговато, дошла очередь и до таких…»

Отто Хубе сказал, что будто бы появление его на фронте никак не зависело от «тотального гребешка».

— Именно, ведь если я могу работать в тыловой газете, то почему не смогу во фронтовой?

— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнил генерал Роговцев.

— Яволь. Я отвечаю на ваш вопрос, герр генерал. Немного терпения, и вы в этом убедитесь.

— Тогда продолжайте, если считаете нужным.

— Яволь. Недавно мне предоставили кратковременный отпуск. Обстоятельства вынудили меня задержаться дома сверх срока на две недели. Военная жандармерия сочла меня дезертиром, когда я уже возвращался к месту службы. Меня сразу же разжаловали и включили рядовым в штрафной батальон. Все делалось очень быстро — как раз начался штурм Краснодара вашими войсками. Наш батальон сразу же бросили в самое пекло. Спасения не было: впереди — атакующие ряды русских, сзади — эсэсовцы с пулеметами. Это был не бой, а настоящая бойня. Словно нас, штрафников, специально отобрали с одной целью — перебить. Бессмысленно? Но все происходило именно так.

— Как же вы спаслись? — поинтересовался Роговцев.

— Когда я увидел, что около меня все валятся убитыми, я упал в первую попавшуюся воронку. В ней я дождался конца боя и сдался в плен. С меня хватит!

— Значит, вы, можно сказать, добровольно и сознательно сдались в плен. Скажите, о чем вы думали?

— Яволь. Солдаты давно знают, что радиотреи насчет того, будто русские расстреливают пленных, — ложь, геббельсовские басни. Об этом не говорят, но знают… однако большинство боится сдаться в плен, ибо помнят, что мы натворили на вашей земле. Я лично никакого преступления не совершил. Бой, в котором я принял участие, был первым в моей жизни. Я никого не убил и не пытался убить. Чего же мне бояться плена, которого все равно не миновать? Если повезет остаться живым в этой гигантской бойне…

— Откуда у вас такая уверенность?

__ Я могу отвечать откровенно?

Разумеется, иначе мы лишь потеряем время.

Вы утверждаете, что хотите видеть свободную

Германию без фашистов. Об этом слышат солдаты, когда на передовой с вашей стороны говорят немцы, попавшие в плен. Я в это верю.

— А другие?

— Кто знает. Все делают вид, будто ничего не слышали и не видели. Эта тема для разговора запретна. Она опасна. За такие разговоры обеспечен расстрел — как за распространение пораженческих Настроений и измену фюреру.

— Вы хотите сказать, что только уверенность в том, что с вами ничего плохого в плену не случится, побудила вас поднять руки?

— Нет, не только.

— Говорите.

— Яволь. Я не буду ругать фюрера и орать для видимости «Гитлер капут!». Я твердо знаю: война нами проиграна. «Третий рейх» подписал себе приговор еще в тот день, как войска вермахта перешли вашу границу. В тот день фашизм обрек себя на гибель. Катастрофа неминуема. Но сколько жертв тащат за собой фашисты! Людей, совершенно не причастных к их ужасающим преступлениям. «Тотальная война» уничтожает Германию. На смерть гонят подростков, стариков, непригодных к военной службе. Всех под пули! Всех на истребление, на гибель. Сталинград вызвал у фашистов еще большую жестокость. Только глупый человек или законченный кретин может питать надежду на выигрыш в этой войне. Я сдался в плен, и я доволен: я буду жить.

— Из чего вы сделали такой вывод?

Пленный впервые усмехнулся:

— Мы в плену. А нас кормят. Даже сигареты дают… Отсюда и выводы.

Многие мысли вызывала эта беседа, когда генерал Роговцев возвращался в свое «хозяйство» на околице Краснодара.

Краснодар. Генерал Роговцев был хорошо знаком с этим городом издавна, еще со времен гражданской войны, когда служил в разведке 9–й армии. Потом, в довоенное время, не раз наведывался в Краснодар по служебным делам. И каждый раз замечал изменения:

новые стройки, клубы, санатории, дома отдыха. Этот пропеченный солнцем город словно год за годом вопреки всем законам природы молодел. Он буквально расцветал в зеленеющем море акации, абрикосовых и яблоневых деревьев.

А теперь, когда вместе с войсками Роговцев вошел в город, то сначала не узнал его. Краснодар был полностью разрушен, взорван, сожжен, изуродован, расстрелян… На каждом шагу — следы нечеловеческих кровавых преступлений, которые сейчас одно за другим записываются в томах Чрезвычайной комиссии, прибывшей из Москвы.

Город планомерно разрушали истребительные зон- деркоманды. Деревья сжигали из огнеметов. Дома подрывали. Заключенных, еще оставшихся в живых, расстреливали прямо в камерах. В каждом карцере нашли по трупу — в людей стреляли сквозь очко в двери. Пепелища, руины, трупы… Взорваны здания институтов, техникумов, школ, библиотек, больниц, — домов культуры и отдыха, кинотеатров и клубов. Такая же судьба постигала сотни и сотни жилых домов. Разрушения были столь велики, что центральные улицы Красная и Пролетарская оказались сплошь заваленными обломками. Пришлось танками утюжить кучи битого кирпича, чтобы проложить пригодные для проезда дороги. А людям все еще мерещились повешенные на уцелевших деревьях.

Майор Тамбулиди едва нашел кое‑как уцелевший домик для размещения служб генерала Роговцева. Но что в домике из двух комнат и кухни разместишь? Пришлось в приусадебном участке поставить военные палатки и рыть землянки.

Уцелевшие горожане еще не успели прийти в себя от ужасов шестимесячного кошмара фашистской оккупации. По пригородным оврагам они искали погибших родственников среди трупов. Рассказывали о массовых расстрелах, о специальном отравлении населения, о «душегубках», о систематических «акциях» против детей, которых убивали начиная с новорожденных. И все эти преступления назывались обыденно — «обез- людивание жизненного пространства».

Дежурный лейтенант встретил Матвея Ивановича рапортом:

— Товарищ генерал — майор, размещение всех служб завершено. Налажена телефонная связь со штабом фронта!