Степан Пичугов - Неизведанными путями

В армию я попал, имея за плечами трехлетнюю сельскую школу и девять лет тяжелого труда батрака и рабочего. Военная служба дала мне знание воинских уставов и научила титуловать царя, царицу, наследника и четырех царских дочерей. Хотя на фронте за боевые отличия меня и произвели в подпрапорщики, так как я был награжден четырьмя георгиевскими крестами, но происходящие события я понимал немного лучше, чем большинство солдат, с которыми я жил в казарме.

Стараясь разобраться в происходящем, я стал читать газеты, листовки и брошюры, какие только мог достать, но от этого чтения в голове только все путалось.

В это время я познакомился с солдатом соседней 10-й роты большевиком Каминским, который помог мне во многом разобраться.

Каминский был вольноопределяющимся (так назывались в старой царской армии солдаты, имевшие среднее или высшее образование; в отличие от других солдат у них был на погонах крученый трехцветный кант из белого, черного и красного витков). Без сомнения, Каминский был образованным человеком и мог бы поступить в военное училище или школу прапорщиков и стать офицером, но, видимо, из-за своих политических взглядов не попал туда и остался рядовым. От офицеров он держался подальше, не в пример другим «вольноперам» (так язвительно называли солдаты эту категорию людей), но был прост и доступен для нас, серых, малограмотных солдат, и мы часто обращались к нему запросто с самыми различными вопросами. Говорил он мало, но каждое слово его крепко оседало в душе бесправных и забитых солдат. Каминский был первым моим учителем, который умел видеть не только внешнюю сторону явлений, но и внутреннее содержание их.

Постепенно я стал разбираться даже в речах ораторов: я уже знал, что если оратор защищает Временное правительство и ругает большевиков, то это наверняка меньшевик или эсер. Благодаря Каминскому мои симпатии уже твердо были на стороне большевиков, потому что они требовали кончить войну и передать землю крестьянам, а заводы и фабрики — рабочим. Иногда я просто удивлялся, насколько верно большевики передавали мои собственные желания и стремления, которые я тогда еще, пожалуй, и не смог бы ясно выразить.

В нашей роте солдаты часто обсуждали события тогдашних дней, стараясь разобраться в многочисленных партиях и их программах. Я стал рассказывать фронтовикам своей роты о беседах с большевиком Каминским. Слушали они меня внимательно. Им особенно нравилось, что большевики требовали мира и передачи земли в руки крестьян.

Эти частые беседы и споры еще теснее сплотили фронтовиков 11-й роты. Мы решили выступить против наших ближайших и непосредственных врагов — ненавистных нам кадровых. Сначала фронтовики начали обрабатывать солдат-маршевиков 11-й роты, чтобы вместе потребовать отправки на фронт всех кадровых, которые просидели всю войну в тылу. По настоянию фронтовиков провели общее собрание роты, на котором было принято решение об отправке кадровых на фронт.

Узнав об этом, начальство встало на дыбы. В роту приехал сам командир полка полковник Напрушевский и попытался уговорить роту отказаться от своего «странного» решения, но солдаты маршевой роты заявили, что без кадровых они на фронт не поедут. Командир полка, как ни крутился, вынужден был согласиться на отправку кадровых на фронт. Это была первая наша победа.

Вскоре после этого собрания солдаты 11-й роты избрали меня ротным делегатом. Теперь мне часто приходилось бывать на заседаниях полкового комитета, где разгорались самые настоящие бои между большевиками, с одной стороны, и эсерами и меньшевиками — с другой, которых вместе было больше, чем большевиков. Эти словесные сражений явились для меня неплохой политической школой. Уже тогда я начал понимать, что скрывается за трескучими фразами эсеров и умиротворительными речами меньшевиков.

5 мая 1917 года по рекомендации Каминского я был принят членом РСДРП(б). С этого дня вся моя жизнь, помыслы и дела всегда были связаны с нашей славной партией.

Несмотря на то, что большевиков в полковом комитете было меньшинство, они все-таки оказывали большой влияние на солдат, и 107-й запасный полк, состоявший в основном из уральских крестьян и рабочих, считался в Перми революционным полком, не в пример 102-му полку.

В Пермском Совете в это время оказалось засилье эсеров. Большевики были там в меньшинстве. Эсеры опираясь на кулацкие элементы и на украинских самостийников, которых в 162-м запасном полку было несколько рот, повели бешеную травлю большевиков. Когда в июле 1917 года в Перми происходила демонстрация рабочих под лозунгами «Долой 10 министров капиталистов!», «Долой войну!», украинские самостийники приняли самое активное участие в разгоне этой демонстрации. После этого травля большевиков усилилась. Дело дошло до того, что большевикам в Перми пришлось перейти на полулегальное положение и только Мотовилихинский Совет (Мотовилиха — рабочий пригород Перми) смог вести активную борьбу с эсерами.

Ввиду засилья в Перми эсеров октябрьские события не получили в городе должной поддержки. Наоборот, в эти дни в Перми возникает какой-то «совет» по управлению губернией под руководством представителя Временного правительства, куда входили земские деятели, представители союза почт и телеграфа, члены крестьянского совета и представители от партий эсеров и меньшевиков.

Желая избавиться от революционно настроенных фронтовиков, пермские власти стали отправлять их в бессрочный отпуск. В такой отпуск попал и я. Но возвращался я в родное село уже не серым новобранцем, а большевиком.

Приехав в конце декабря 1917 года в Тютняры, я застал там мало обрадовавшую меня картину: всеми делами волости по-прежнему правил бывший старшина кулак Букин, переизбранный при Керенском председателем волостной управы. Что же касается Совета крестьянских депутатов, то, не имея фактической власти, он вообще ни во что не вмешивался и ютился где-то на задворках. Председателем его был Иван Тряпицин, именовавший себя эсером. Он занимался разбором заявлений солдаток на отпуск им дровишек из сухостоя и валежника, собирал разные пожертвования для семей погибших на фронте и ведал другими благотворительными делами. Большего он и сам, видимо, не добивался.

Вскоре после приезда я пришел в Совет, где встретил большевистски настроенных фронтовиков Киприянова Ивана Тихоновича и Димитрина Павла Яковлевича, зашедших тоже поинтересоваться делами Совета. Они, как и я, тоже не были удовлетворены его деятельностью. Мы считали, что после Октября вся власть в волости должна полностью принадлежать Совету, а тут Совет какой-то ублюдок, а не хозяин, как ему полагалось быть. Мы высказали свое мнение Тряпицину, на что он ответил, что, дескать, такова воля большинства членов Совета, он тут ни при чем. Когда мы ознакомились с Советом поближе, то увидели, что в своем большинстве он состоит из местной интеллигенции, которая следовала эсеровским заповедям; кроме нее, в Совете было много так называемых «крепких хозяев», попросту кулаков. Мы поняли, что такой Совет не способен осуществить чаяний и стремлений беднейшего крестьянства и решили изменить его состав. Но как это сделать? Букин чувствовал себя уверенно. Он опирался на всю зажиточную часть села, его поддерживала и значительная часть середняков. Мужик он был очень хитрый, старался казаться добрым, умел со всеми ладить и пользовался в волости известным авторитетом. Это был серьезный противник. Сначала мы попытались договориться с ним по-хорошему: предложили собрать волостной сход и устроить перевыборы или довыборы Совета. Это предложение мотивировали тем, что многие солдаты, вернувшиеся с фронта, не принимали участия в выборах и не имели, следовательно, своих представителей в Совете. Но Букин сразу разгадал наш ход и не долго думая ответил: