Степан Пичугов - Неизведанными путями

На мою долю, как и на долю десятков тысяч людей моего поколения, выпало счастье быть свидетелем и участником великих событий, которые знаменовали собой начало новой эры — социализма. В своих воспоминаниях я хочу рассказать, как уральские рабочие и крестьяне, руководимые партией большевиков, устанавливали власть Советов, как они, полуголодные, полураздетые, боролись за свою власть и с оружием в руках защищали ее. Мне хочется в этих воспоминаниях рассказать, как простые люди из народа пришли в революцию и стали стойкими борцами за новую жизнь.

Посвящаю бойцам революции, боевым соратникам-уральцам.

Если вам приходилось бывать на Урале в Челябинской области, то вы, наверное, слыхали об озере Увильды, славящемся, впрочем, как и многие озера Урала, красотой берегов своих и удивительной прозрачностью воды. Вблизи этого большого озера раскинулось село, называемое в народе Тютнярами. Это моя родина.

До революции Тютняры официально именовали селом Рождественским, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии. Фактически же оно состояло из четырех населенных пунктов: сел Губернского и Кузнецкого и деревень Беспаловой и Смолиной, которые к 90-м годам прошлого века слились в одно огромное село, где было четыре кабака, столько же церквей и только девять сельских и церковно-приходских школ.

К началу первой мировой войны в Тютнярах насчитывалось свыше 25 000 жителей. Подавляющая часть тютнярцев занималась отхожим промыслом, потому что в Тютнярах своей земли было очень мало — на душу приходилось не более полдесятины. Арендовать землю башкир, которой у них было много, бедные крестьяне не могли, так как все башкирские земли были уже захвачены богатеями. Безземелье заставляло многих тютнярцев уходить работать на Карабашский медеплавильный завод, на рудники или батрачить у местных кулаков которые сеяли пшеницу и сбывали ее тысячами пудов в Аргаяш хлеботорговцам. Кулаки имели добротные дома с огромными каменными дворами и амбарами в самих Тютнярах, кроме того, они ставили заимки на арендованной земле, а наиболее богатые из них имели дома в Аргаяше и даже в Челябинске.

Рабочие Кыштыма и другие соседи звали тютнярцев «баргой проигранной». Откуда взялась эта кличка? Мой дед Иван не раз рассказывал мне, что лет полтораста тому назад предки тютнярцев, несколько десятков семей, были проиграны барином в карты и по повелению их нового владельца переселены из центральной части России на вновь приобретенные далекие башкирские земли. Так и возникло село Тютняры. Название свое, как вспоминал дед, оно получило от реки Тютнярки, с которой были переселены эти семьи. А вот почему тютнярцев звали «баргой», дед не знал.

Началась первая мировая война, и из Тютняр в царскую армию забрали не одну сотню солдат. Переезд к западным границам России, пребывание в окопах, военные неудачи, бессмысленная и бесцельная гибель тысяч солдат — все это заставляло задумываться и на многое смотреть иначе. И тютнярцы, пройдя в окопах школу суровой жизни, к началу Февральской революции в массе своей были настроены довольно революционно. Такой сдвиг влево происходил тогда в умах всего многомиллионного русского крестьянства, задавленного бесправием, нуждой и безземельем.

Я, как и многие тютнярцы, также был призван в действующую армию, прошел свою солдатскую школу на полях Польши и Румынии и после второго ранения в феврале 1917 года попал в 107-й запасный полк, находившийся в Перми. Структура запасных полков была несложной. Весь полк делился на две части: кадровые (инструктора, унтер-офицеры и офицеры) и переменный состав (новобранцы, мобилизованные и поступавшие из госпиталей раненые фронтовики). Кадровые обучали и формировали из переменного состава маршевые роты, которые направлялись на фронт на пополнение действующих частей. Сами же кадровые, как правило, всю войну оставались в тылу и занимались обучением новых пополнений.

Сразу же по прибытии в полк меня назначили в маршевую роту, которая вскоре должна была отправляться на фронт. Кадровый состав 11-й роты, где формировалась наша маршевая рота, резко отличался от фронтовиков: он был хорошо обмундирован, откормлен и жил припеваючи.

— Живут же «кадры» как у Христа за пазухой, никто из них и пороха не нюхал… И опять в тылу остаются. А мы, все издырявленные пулями, должны снова ехать защищать родину. Когда же придет конец всему этому?

Такие разговоры часто можно было слышать от солдат, побывавших на фронте и не один раз раненных.

Кадровый состав 107-го полка состоял в основном из торговцев, крупных кулаков и всех тех, кто имел возможность откупиться от фронта. Сами себя они называли зажиточными людьми и не скрывали своего презрительного отношения к нам, фронтовикам, или, как они говорили, голытьбе.

В конце февраля среди солдат разнесся слух, что в Питере восстали рабочие, что они даже арестовывают полицию. Слухи эти были восприняты по-разному. Фронтовики и маршевики встретили их с радостной надеждой. Они думали: «Если революция, то, может быть, войне конец?» Кадровые были ошеломлены.

Командованию было известно гораздо больше, чем нам, солдатам, и оно приняло срочные меры: солдатам запретили увольнение в город, в ротах из пирамид изъяли все винтовки, даже учебные, и заперли в цейхгауз, который охраняли часовые из кадровых.

А в городе начались демонстрации, и, несмотря на запрет, фронтовики хлынули из казармы на улицу, увлекая за собой остальных солдат. У всех было какое-то радостное, праздничное настроение, все чувствовали, что свершилось что-то большое, но что именно, толком никто не знал.

Вскоре мы узнали, что в пермском цирке проходят собрания и митинги. Многие солдаты начали похаживать туда. Стал бывать там и я. Митинги в цирке шли с утра до ночи, на трибуне сменяли друг друга ораторы разных партий. Публика реагировала очень бурно, подкрепляя выступления ораторов гулом одобрений или протестов. Вначале я, как и большинство участников митингов, аплодировал тем, кто красиво и «зажигательно» говорил. Такие ораторы казались мне самыми настоящими революционерами.