Георгий Шолохов-Синявский - Волгины

— Папа, да ведь я же двух фашистов… — начал было Димка.

Но сердитый окрик отца прервал его:

— Довольно! Сейчас же явись к матери!

«Не поверили… не поверили…» — чуть не плача, с негодованием и обидой думал Димка, усаживаясь в лодку, переправлявшую ополченцев на другой берег.

Под арест Димку все-таки не посадили, и в геройство его поверили немногие, а отец стал добродушно подтрунивать над ним:

— Вернемся в Ростов, ты хоть то место, где двух гитлеряков уложил, покажешь, — может, они там долежат до того счастливого часа…

Перед вечером, когда снаряды уже рвались на окраинах и разнесся слух, что немецкие автоматчики, переодетые в форму советской милиции, проникли в город, начальник дороги вызвал Юрия к себе:

— Поедемте со мной на вокзал, — сказал он. — Надо проверить, отправлены ли последние два эшелона с оборудованием.

Юрий старался не выдать своего волнения и послушно сел рядом с шофером в машину. Он был все в том же поношенном пиджачке и бумажных брюках — ничем не приметный, непохожий на инженера. В последние дни он решил держаться как можно незаметнее. Из управления все уже давно эвакуировались, и в душе он бранил излишне ретивого, как ему казалось, начальника за то, что тот все еще не уезжал и всюду таскал его с собой.

Сверкающий черным лаком «Зис» устремился по пустынной улице к вокзалу. Грохотало очень близко, и начальник дороги то и дело нетерпеливо высовывался из кабины.

До моста через Темерник доехали благополучно. Вдруг шофер застопорил машину. На железнодорожных путях шел бой. За мостом пробежала цепочка каких-то людей с винтовками.

— Возвращайтесь назад! — приказал начальник дороги шоферу, с сожалением посмотрев в сторону пылающего вокзала.

Взрывные воздушные волны так и подбрасывали машину, словно она подскакивала на ухабах.

Группа людей, в отлично сшитой милицейской форме, выставив вперед автоматы, остановила у первого перекрестка с ревом разогнавшуюся на гору машину.

Начальник дороги отворил дверцу, высунулся из кабины.

— В чем дело? — спросил он нетерпеливо.

Нацеливая автоматы на машину, подбежали трое. Их новенькие шинели и фуражки, длинные наглые лица показались Юрию подозрительными. Ноги его сразу словно погрузились в лед, прилипли к полу кабины.

— Выходить! — резко скомандовал голубоглазый лопоухий «милиционер».

— Шнелль! — выкрикнул другой и всунул дуло похожего на кочергу автомата в раскрытое окошко кабины.

— Что ж, выйду, — сказал начальник дороги и быстро сунул руку в карман темносиних галифе, где у него лежал пистолет.

Но третий эсэсовец предусмотрительно схватил его за локоть.

— Комиссар? — очень внятно среди внезапной тишины спросил он. На побелевшем лице эсэсовца вылупились стеклянные, очень светлые глаза.

Внимание эсэсовцев было целиком приковано к «комиссару», который, судя по одежде, по лицу, по поведению и машине, в которой он ехал, сразу же показался им крупной дичью, и они на какое-то время забыли о неприметном с виду Юрии и шофере.

Пользуясь замешательством, шофер вылез из кабины и потянул за собой Юрия. Какие-то люди, среди которых были и женщины, сгоняемые немцами в кучу, теснились на краю тротуара. Юрий стоял, притиснутый толпой к машине, не зная, что делать: бежать или оставаться на месте.

Он услышал, как начальник дороги, оттесняемый от машины и толпы, сказал громко:

— Что, гитлеровская шпана? В открытую трусите, так под маркой милиции решили работать?

И в это время кто-то с силой потянул Юрия за руку, он очутился за спинами шарахнувшихся к воротам людей. Резкая автоматная очередь рванула воздух.

Толпа увлекла Юрия под каменный темный свод. Не помня себя, он перебежал двор, нырнул в первую дверь, спрятался под нижним пролетом лестницы.

Он просидел в своем убежище до глубокой темноты. До слуха его долетала то далекая, то близкая ружейная стрельба. Иногда казалось, что все это только чудится ему, так же как чудился все время спокойный голос начальника дороги и автоматная очередь.

Но вот все стихло, и только доносился откуда-то протяжный однообразный звук, похожий на вой ветра в трубе. Юрий наконец решился выйти из своего укрытия. Крадучись, он долго плутал по каким-то закоулкам между черных, как гробы, домов. Выбравшись на освещенную заревом улицу, прячась в тени и часто останавливаясь, он побежал вниз, к Дону, надеясь проскользнуть по уцелевшей переправе на левый берег. Но переправ уже не было; всюду шныряли немцы…

Часа через два, измученный и отупевший, Юрий постучал в дверь отцовской квартиры. Когда он переступил порог, Гавриловна чуть не выронила свечу и в страхе отшатнулась: перед ней стоял изможденный человек с бледным лицом и блуждающими глазами.

Два дня никто не стучался в квартиру Якутовых. Гавриловна выходила только за водой к Дону (подача ее с приходом немцев прекратилась), а Юрий сидел в своей комнате, бледный, небритый и, куря папиросу за папиросой, прислушивался к каждому звуку, доносившемуся с улицы.

Теперь он понимал — война поставила его лицом к лицу перед решением какой-то небывало трудной задачи, а последние события совсем перевернули его жизнь.

Юрий то подходил к окну и из-за полуприкрытой ставни глядел на улицу, ожидая, что вот покажутся немцы, но они не появлялись; то шагал по комнате, то ложился на диван и в отчаянии сжимал руками голову.

«Что делать? Что делать?» — спрашивал он себя. В самом деле, не мог же он остаться в оккупированном городе. Надо было уходить, перебираться на ту сторону фронта, пока Красная Армия недалеко. Но как перейти? Хватит ли у него на такой подвиг сил, мужества, умения? Но сидеть и ждать тоже нельзя. А если Красная Армия не скоро вернется? Если эта железная завеса надолго отгородила его от всего, с чем он был связан еще недавно?

Утром на третий день в квартиру Якутовых настойчиво постучали.

— Это они, — засуетилась Гавриловна.

Стук, более настойчивый и нетерпеливый, повторился. Юрий сидел в своей комнате, сжав до боли челюсти.

Улыбаясь, словно заранее уверенная в том, что ее посещение доставит хозяевам большое удовольствие, в переднюю вошла уполномоченная дома — черноглазая женщина неопределенного возраста с золотыми зубами и сильно напудренными щеками. Она курила, держа между пальцами папиросу с розовым от губной помады мундштуком.

— Вы дома, Гавриловна? — сладким голосом, нараспев протянула она. — А я вам гостей привела.

Гавриловна попятилась. Выставив вперед автоматы, в комнату решительно вошли два немца: один худой, высокий, с плоским лицом в обвисшей, как саван, шинели, другой круглолицый, румяный, с веселыми зеленоватыми глазами. Оба, как по команде, стукнули каблуками грубых, точно из железа склепанных, сапог.