Георгий Шолохов-Синявский - Волгины

Полк выступил вечером, а к рассвету был уже на исходных позициях, на левом берегу Дона. Сорок километров были пройдены почти без привалов. Пожилые люди, которые вряд ли за свою жизнь делали такие переходы, не отставали от молодых, торопили друг друга: «Подтянись! Домой ведь идем!»

В бой пришлось вступить с ходу. Еще затемно батальону было приказано на южном участке переправиться через Дон, овладеть пригородом и отсечь пути отхода врага на запад. Регулярные части Красной Армии наступали с севера. В морозном воздухе по-вешнему гулко и раскатисто гремела бодрящая гроза сражения.

Ночью ополченцы ползли через Дон по молодому, гладкому, как полированное стекло, льду. Прохор Матвеевич тащил рыбацкие ручные санки, груженные ящиками с патронами, пулеметными коробками и гранатами.

Немцы заметили ополченцев, ударили с правого берега из пулеметов, автоматов и минометов. Рядом ломало лед, со звоном летели в воздух ледяные осколки.

Судьба и на этот раз благоволила к Прохору Матвеевичу. Все обошлось благополучно. Правда, первый отряд ополченцев понес большой урон на открытом льду, но отряд, с которым шел Прохор Матвеевич, двинулся другой тропой, достиг правого берега и завязал бой в пригороде.

Пока шел бой, старик перегонял через Дон свои санки несколько раз.

Войска Клейста были выбиты из города, когда блеснувшее из-за туч солнце перешло за полдень. Советские танки и казачьи части громили дивизию «Викинг» недалеко за Ростовом, а в городе уже чувствовался праздник. Имена частей и генералов, освободивших Ростов, произносились на каждом перекрестке, во многих домах. Навстречу красноармейцам и ополченцам выходили жители, женщины несли корзины, полные всякой снеди, угощали бойцов горячим молоком и чаем, зазывали в дома.

Взяв увольнительную, Прохор Матвеевич пошел на Береговую. В глазах его потемнело от волнения, когда он открыл двери своей квартиры.

Замок был сломан. В комнатах стоял мороз. На загаженном, заплеванном полу валялись пустые консервные банки, автоматные гильзы, винные бутылки с чужими замысловатыми ярлыками.

Он обошел все комнаты, комнату Тани, теперь заваленную хламом и окурками, спальню, где родился первый его сын Павел и где в последний раз лежала, перед тем как уйти на вечный покой, Александра Михайловна…

Старик сел в кресло, зажав между колен кавалерийскую винтовку, и, склонив седую давно не стриженную голову, просидел в раздумье не менее часа. Очнувшись от мыслей, вскочил, принялся за дело: сходил в сарайчик за дровами, растопил печь, вымыл полы.

Из трубы волгинского дома вновь потянулся к небу теплый дымок, и это свидетельствовало о том, что жизнь в доме не угасла и огонь в очаге будет теплиться долго.

Весь ноябрь Павел Волгин жил только событиями фронта. Вести о великом сражении под Москвой, о наступлении Клейста на Ростов все время держали его и население совхоза и нарастающем напряжении. Первое, что стремился услышать Павел по утрам, был голос московского диктора. С этого начинался по-зимнему короткий день.

На усадьбах совхоза все притихло, люди разговаривали неполными, сдержанными голосами, лица у всех были настороженные и угрюмые.

«Как Москва?» — с этой мыслью люди ложились в постель и просыпались задолго до рассвета.

Осенняя пахота опаздывала, и люди спешили вспахать последние гектары уже начавшей промерзать земли. Тракторы часто останавливались и застывали, лемехи ломались, трактористы-подростки коченели на своих сиденьях. Матери, ходившие за прицепами, покрикивали на своих сыновей охрипшими от простуды голосами…

В пылу раздражения и усталости иногда раздавались жалобы, голоса сомнения. Случалось, что люди вдруг начинали плакать.

Эти жалобы и слезы тут же встречали яростный отпор. Люди как бы стремились еще крепче связать себя с землей напряженным трудом.

Связь с городом не работала уже несколько дней, провода были заняты военными, и лишь изредка ночью прорывался одинокий телефонный звонок, и Павел еле узнавал далекий и неясный голос Ивана Капитоновича. Директор треста говорил откуда-то из районного центра:

— Пока оставайтесь на месте. Работы продолжайте…

Потом и этих звонков не стало слышно. Полтораста километров, отделявшие совхоз от города, казались теперь Павлу совсем недостаточными для того, чтобы можно было пренебрегать возможной опасностью. Он снова вытащил план эвакуации, собрал срочное совещание и напомнил командирам их обязанности. Снова гурты скота потянулись на восток — к Заволжью и в сухие ставропольские степи. Слухи, один другого тревожнее, ежечасно проникали в совхоз. Павел чувствовал себя, как на капитанском мостике отплывающего в дальний рейс корабля.

И непроглядную сыплющую ледяной крупой ночь директора совхоза разбудил тревожный звонок. Павел сорвал с вилки трубку стоявшего в изголовье телефона. Предостерегающе-тихий голос секретаря райкома произнес:

— Ну, Павел Прохорович, будь начеку. Наши войска оставили Ростов.

Павел, пораженный этой вестью, с минуту не мог выговорить ни слова, потом сказал чужим, не своим голосом:

— Я и так начеку. Что делать дальше?

И опять следовали знакомые слова:

— Пока нет никаких указаний. Ждите.

А вечером прилетел новый слух: армия Клейста остановлена на берегах Дона…

Десять дней протянулись в непрерывном ожидании, почти без сна, как на часах. Павел похудел, лицо его пожелтело, сморщилось, виски словно заиндевели. Старший агроном Иосиф Лукич, главный инженер Владимир Александрович, секретарь парткома Петр Нефедович не покидали директорского кабинета, просиживали с вечера и до утра в ожидании новых распоряжений, но никаких распоряжений попрежнему не поступало. Только двигались через совхоз на запад конница, артиллерия, танки. Все ждали перелома в событиях.

Тридцатого ноября, незадолго до полуночи, Павел, Иосиф Лукич, Владимир Александрович, секретарь парткома и управляющие отделениями сидели, по обыкновению, в директорском кабинете. Было так тихо, что слышался шелест бьющих в окно сухих снежинок. Леденящий ветер гудел за оконной рамой. Все молчали. Иосиф Лукич клевал носом, глаза его слипались.

Началась передача последних известий. Павел подкрутил стоявший на столе репродуктор. Из помятой тарелки диффузора потекли в тишину приглушенные слова. Павел все еще нетерпеливо вертел винтик регулятора. Ему казалось, — диктор говорит недостаточно громко. Но сомнений не было: слова важного сообщения звучали все отчетливее, разносились по полям совхоза, по всей стране: советские войска вошли в Ростов, немцы отступали к Таганрогу… Все, кто был в кабинете, хором закричали «ура», стали обниматься, подплясывать, а Петр Нефедович, не стыдясь слез, заплакал…