Александр Розен - Полк продолжает путь

Долго еще сидел Левашов над старыми фотографиями, не столько вспоминая прошлое, сколько думая о своем новом назначении, о том волнующем свидании, которое скоро состоится.

Было темное морозное утро, когда Левашов вышел на вокзальную площадь в Новинске. Возле стоянки такси уже образовалась небольшая очередь.

— В гостиницу, товарищ капитан? Есть одно место в рейсовой…

Левашов не отвечал. Поставив свой чемодан на землю, он смотрел на вокзал, на высокую башню с часовым циферблатом и большими заиндевевшими стрелками, на здание с неоновой надписью: «Клуб железнодорожников», смотрел и ничего не узнавал: в ту пору, когда капитан Левашов бывал в Новинске, вокзальная площадь представляла собой огромную бесформенную груду камней и битого кирпича. Отсюда до линии фронта было не больше двадцати километров.

Уже обозначился дневной свет, и таяли в нем фосфорические стрелки часов, и неоновые надписи, и огоньки машин, а Левашов все стоял, и сердце его замирало, как бывает в предчувствии большой радости или большой тревоги.

В полк Левашов ехал автобусом. Всю дорогу он ногтем царапал плотно промерзшее стекло, дышал на него в надежде рассмотреть знакомую дорогу. Но что он мог увидеть? Автобус шел быстро, мелькали какие-то постройки, по-видимому дачи, какие-то беседки, заснеженные площадки — не то для тенниса, не то для волейбола.

Автобус остановился недалеко от казарм. Левашов со своим чемоданом отправился в штаб. Никаких надписей мелом «Хозяйство Тарасова» он не обнаружил. Дежурный офицер, проверив документы Левашова, попросил его подождать.

От нечего делать Левашов стал глядеть в окно. Может быть, в самом деле покажется приземистая, коренастая фигура полковника Тарасова, или Гриша Торопов, заметив товарища, скорчит уморительную физиономию…

Но в это время дежурный офицер подал команду «Смирно!», и в штаб быстро вошел высокий худощавый человек.

— Ко мне? Прошу в кабинет…

Можно сказать, что Левашов был встречен начальством хорошо, и даже очень хорошо. И полковник Леонтьев, и его заместитель по политической части Кронин долго беседовали с новым офицером. По всему было видно, что они от души ему рады.

— Вы прямо живая история нашей части! — воскликнул Кронин.

— Я еще не настоящий «старичок», — улыбаясь, сказал Левашов. — Ведь я пришел только в сорок втором году. Вот старший лейтенант Торопов или капитан Лаврушинский — те настоящие «старички» — с июня сорок первого… Да я их, наверное, по старинке величаю. Может быть, оба уже майоры?

— Право, не знаю, — ответил Кронин. — Они давно ушли от нас. Товарищ Лаврушинский учится в Артиллерийской академии, а товарищ Топоров служит на Дальнем Востоке.

— Так, так, — сказал Левашов. — Но есть и другие «старички», например…

— Нет, дольше всех здесь я служу. Четвертый год пошел…

— Ни одного офицера, который бы служил в войну?

— Ну, что вы, — сказал Кронин. — Людей с боевым опытом у нас немало. Но в войну они служили в других частях. Так уж получилось…

Да, несколько иначе представлял себе Левашов свой приезд на новое место службы.

Правда, полковник Леонтьев познакомил его со всеми офицерами, а приветливый Кронин даже устроил у себя дома товарищеский ужин… Но не было старых друзей, с которыми можно без всякого ужина просидеть ночь напролет и, едва различая друг друга сквозь табачный дым, кричать до хрипоты: «А это ты помнишь?.. А вот это?..» Не было старых друзей, с которыми можно молча пройти по залитому луной шоссе до развилки, где сейчас надпись: «Тише ход: школа!», а тогда была линия фронта…

И Левашов то и дело отрывался от конспекта, подходил к окну и, хмурясь, смотрел на шоссе, освещенное электрическими фонарями. Конечно, трудно было отсюда увидеть развилку дорог, но ему казалось, что он ясно видит ее, и не только ее, но и траншею, вырытую наспех, а потом уже оборудованную по всем правилам, — траншею, дальше которой гитлеровцы не прошли.

По этой дороге враг рвался к городу, и именно здесь прославился батальон Андронова, конструктора московского завода. Андронов и его солдаты выстояли, и именно отсюда началось могучее наступление наших войск.

Из окна своей комнаты Левашов видит дорогу куда дальше знаменитой развилки. Дорога идет на Запад, и хотя это очень широкая дорога, она односторонняя: движение по ней только в одну сторону — на Запад.

Дорога подходит к городу с немецким названием. Движение людей и машин останавливается. Ненадолго. Высоко над дорогой проносится артиллерийский вихрь, а вслед за ним устремляются вперед автоматчики Георгия Галстяна, открывая дорогу все дальше и дальше.

Дорога идет горами, затем спускается вниз, вдруг обрывается у реки и снова возникает на другом берегу. Танк, которым командует старший сержант Лукин, уже там, за рекой, за ним следуют другие танки, и это такая сила, которая откроет любую дорогу.

Так что же такое дорога?

«Дорога есть полоса земли, заранее подготовленная для движения, — писал Левашов. — Дороги разделяются на грунтовые, грунтовые улучшенные, одетые…»

Когда Левашов утром пришел в казарму, то глядя на его спокойное, чисто выбритое лицо, можно было уверенно сказать, что капитан Левашов хорошо отдохнул прошлой ночью и что сон его ничем не был потревожен.

Быстро поднявшись на второй этаж, Левашов вошел в просторную светлую комнату, где уже собрались солдаты. Последовала команда, все встали. Левашов поздоровался с солдатами, ему дружно ответили, он приказал садиться и сам сел за небольшой столик.

Слева и справа от столика старшина заранее разместил наглядные пособия — доски, на которых кнопками были приколоты рисунки в красках. На одном из них была изображена ярко-желтая полоса (дорога), стайка ослепительно зеленых танков (движение) и синяя река (препятствие). На другом рисунке солдаты, в отутюженных гимнастерках с белыми подворотничками, рубили высокие сосны, а их товарищи, в таких же гладко выутюженных гимнастерках и с такими же свежими подворотничками, настилали гать. Небольшой макет изображал поперечный разрез дороги с надписями: «Проезжая часть», «Обочина», «Кювет», «Обрез»… Словом, было здесь все, что положено для курса молодого солдата.

Занятие было рассчитано на два часа, и Левашов решил первый час провести в казарме, а второй — «на местности», чтобы проверить, как усвоили солдаты учебный материал.

— Дорога есть полоса земли… — медленно диктовал Левашов, расхаживая по комнате. — Дороги разделяются на…

Казалось, что все в полном порядке: офицер отлично подготовился к занятию, солдаты усердно записывают первые военные формулы. Но Левашову было трудно. На войне он знал каждого человека в своем взводе, его характер, мысли и даже самые заветные мечты. И солдаты за долгую совместную жизнь хорошо изучили своего офицера. Всего этого еще не было, да и не могло быть в первый учебный час. И хотя Левашов знал, что солдат Петров до службы в армии работал слесарем на заводе, а солдат Мищенко трактористом в МТС, а солдат Ковалев был шахтером, и хотя о каждом из них Левашову еще вчера рассказывал и Кронин, и командиры взводов, — все это не могло заменить той внутренней связи, которая непременно должна возникнуть между солдатами и офицером. Только в этом случае военные формулы становятся жизненно важным законом.