Александр Розен - Полк продолжает путь

— Трудно?

— Ну конечно. Люди заняты новыми делами… Вот здесь сядем в автобус, — предложил Кудрявцев, — он довезет нас до места.

Вскоре они уже были в гидростроевском поселке и вошли в дом, где жила Полина Михайловна Минаева.

Им открыла дверь сама хозяйка. Видимо, она кого-то ждала. Лицо у нее было приветливое и веселое. Одета была Полина Михайловна по-домашнему: ситцевое платье с передником, тапки на босу ногу. Увидев посторонних людей, она смутилась.

— Вы к Павлу Васильевичу? — спросила Минаева, пряча руки, вымазанные в муке, и незаметно вытирая их о передник. — Его нет дома. Но он вот-вот придет.

— Нет, мы к вам, Полина Михайловна, — сказал Кудрявцев. — Извините, что так поздно…

— Ничего, что́ вы. Проходите, пожалуйста, в комнату… Лизочка, убери свои картинки, а то дядям даже присесть некуда. Слышишь, что тебе мама говорит? Вас-то я знаю, — обратилась она к Кудрявцеву, — вы к нам на стройку приходили, записывали, кто в Отечественной войне участвовал. Лизочка, вынь изо рта пальчик. Это она на вашу Золотую Звезду засмотрелась. Вы не из нашего Управления будете?

— Нет, я не из Управления, — сказал Нерчин, нахмурившись.

— Говорили, что новый человек к нам в Управление приехал — механик. И тоже герой… Ох, минуточку, я сейчас, только пирог выну, сгорит, — сказала Минаева и выбежала на кухню.

— Ну, что это вы сразу нахмурились? — тихо спросил Кудрявцев майора. — Разве так можно? Все же это не вчера было. Надо рассказать о себе, напомнить обстоятельства, человек же совершенно не подготовлен. Понимаете?

— Понимаю, — сказал Нерчин. И вдруг неожиданно мягко улыбнулся. — Ну, иди, дочка, ко мне, — сказал он Лизе. — Не бойся. Тебе сколько лет?..

Полина Михайловна вернулась в комнату с известием, что пирог вынут из духовки, чуть-чуть подгорел, но с корочкой даже лучше. Она успела снять передник, надеть чулки и туфли, причесаться и теперь чувствовала себя куда более уверенно.

— Вы, наверное, снова ко мне по поводу старых дел? — спросила она Кудрявцева.

— Угадали, Полина Михайловна, — сказал Кудрявцев, — и не только я, но и майор Нерчин.

— Простите, фамилию не расслышала…

— Нерчин Иван Алексеевич, — отчетливо сказал майор и еще больше нахмурился.

— Иван Алексеевич Нерчин тоже участник Сталинградской обороны, — продолжал Кудрявцев. — В тысяча девятьсот сорок втором году он был тяжело ранен.

— Разрешите, я уточню, — сказал майор. — Я служил в роте лейтенанта Трофимова. Ранение — десятого октября тысяча девятьсот сорок второго года… На Продольной улице. Неизвестная мне сандружинница переправила меня в госпиталь на левый берег…

Сказав это, майор встал, привычным движением поправив гимнастерку. Полина Михайловна тоже встала. В комнате теперь было так тихо, что маленькая Лиза подбежала к матери и испуганно уткнулась лицом в ее платье. Наконец Кудрявцев услышал голос Полины Михайловны и обрадовался ему. Но голос ее был не прежний — легкий и немного протяжный, а другой — строгий и сдержанный.

— Это могла быть и я, — сказала Полина Михайловна, крепко обнимая Лизу за плечи, — но это могла быть и не я… Нас было несколько. Мы многих вынесли из боя и переправили в тыл. Я не могла всех запомнить. Вы не обижайтесь, но это было невозможно.

— Понимаю, — сказал майор.

— Помню, одного везла на катере, он все что-то говорил, говорил. Снова нас бомбили… А в госпитале он пришел в себя и сказал мне: «Спасибо»… Потом я о нем справлялась, и мне сказали, что он умер.

— Может быть, ошиблись? — спросил Нерчин.

— Может быть…

— Постойте, — сказал Кудрявцев. — Не все, но кое-что можно восстановить в памяти. Вы, товарищ майор, наверное помните события, которые предшествовали вашему ранению. Ну, например, где, в каком месте Продольной улицы шли в это время бои?

— Бои шли в самом конце Продольной, — послушно ответил майор. — Почти у самой Волги. В наших руках оставался только один дом, угловой с набережной.

— Знаю, знаю, — сказала Минаева. — В этом доме в первом этаже был промтоварный магазин.

— Подождите, Полина Михайловна, вы потом скажете. Продолжайте, товарищ майор.

— Верно, — сказал Нерчин. — Там был магазин. Я хорошо помню вывеску, ее сорвало, но она так все время и валялась на земле.

— Зеленая вывеска, и белыми буквами написано…

— Полина Михайловна!..

— Хорошо, хорошо, я больше не буду…

— Противник долгое время не бомбил этот дом, потому что тут все были перемешаны — и немцы и мы. А уж потом озверел и бросил три бомбы подряд.

— В этот день вы и были ранены? — спросил Кудрявцев.

— Да.

— Полина Михайловна! — снова спросил Кудрявцев. — Вы в этот день были там, на Продольной?

— Да, — сказала Минаева. — Да, да. Когда бросили бомбы, я была там. Лизанька, — сказала она, видимо боясь, что дочь может испугаться ее волнения. — Лизанька, возьми картинки и пойди в кухню. Иди, иди… Возьми там пирога…

Нерчин быстро собрал картинки, разбросанные по стульям, и Лиза, взяв их, побежала в кухню.

— Когда упали бомбы, меня не ранило, а только оглушило, — продолжал Нерчин. — Я слышал, что говорили, будто бы командир отделения ранен, но я не был ранен. И когда немцы ворвались в дом, я слышал их разговор. Потом наши отбили дом. Ну, в общем, все то, что от него осталось. Голова у меня шумела, но я все помню. Кто-то мне дал водки, и я совсем пришел в себя. Потом поднялся, смотрю — артиллеристы ставят орудие на прямую. Я собрал своих, говорю: «После подготовки — за мной!» Орудие дало несколько выстрелов, хорошо, знаете, так: по цели; я уже хотел командовать, ну, а тут мина. А дальше ничего не помню…

— Дальше я… Я все это помню… — с силой сказала Минаева и, обернувшись к Кудрявцеву, спросила: — Вы помните, что́ я вам рассказывала?

— Да, — сказал Кудрявцев, — и я захватил записи с собой. Тут все с ваших слов записано. — Он вынул тетрадь, разлинованную по-бухгалтерски, и прочел: — «В октябре месяце наш отряд вместе с новым пополнением прибыл в Сталинград. Меня, как более опытную, сразу же послали на Продольную улицу. Когда я туда попала, думала: «Отсюда мне не выбраться…» На моих глазах бомбили угловой дом… Я все-таки хотела туда пойти, но мне сказали: нельзя, там немцы. Потом немцев выбили. Тут еще наши артиллеристы подкатили пушку. Я снова хотела пойти, но немцы стали бить из минометов. Лежу в воронке, пережидаю. Когда немцы перестали стрелять, вижу, возле пушки лежит наш боец, и слышу разговор. Один боец говорит: «Что ты, он еще дышит». Я подползла: живой… Когда я его тащила, чувствовала, что он за меня держится… Притащила в блиндаж. Там на берегу были блиндажи понаделаны, в скале. Сделали перевязку, и врач сказал: он очень плох, отправляйте его на левый берег. Это был мой первый раненый в Сталинграде…»