Фернандо Мариас - Где кончается небо

На площади Сибелес ожесточенно спорили между собой ополченцы. Одни хотели идти к университетскому городку, другие — к Толедскому мосту; впрочем, среди сторонников первого варианта единодушия тоже не наблюдалось: кто-то настаивал, что нужно занять оборону на Французском мосту, а кто-то считал, что лучше подождать фашистов на площади Испании. Рядом с ними затормозил грузовик. Из кабины вышел офицер и велел перейти под его командование. Вначале ополченцы наотрез отказались, один из них даже предложил расстрелять офицера. Но кто-то сказал: «Не забывайте, что приказал Листер», — и ополченцы согласились пойти с офицером и выполнять его приказы.

Я вспомнил разговор между Рохо и Листером и подумал о победе мудрости и здравого смысла над хаосом. «Единоначалие, Листер. Единоначалие». И вдруг я понял, в чем еще великая сила Мадрида, кроме его людей. Не в самолетах, не в пулеметах и пушках, не в идеях и даже не в крови, проливаемой его защитниками. Великая сила Мадрида была в верности данному слову — как у подполковника Рохо, не способного переступить через присягу, как у многих таких, как он. Просто вера в честное слово, вера в то, что невозможное возможно.

Трудно отыскать человека, когда кругом царит хаос. Когда я добрался до министерства, Рамиро там уже не оказалось. Я злился на себя: трус, придурок, опять я подвел тебя, обманул твои ожидания, — но делать было нечего. Выяснилось, что Рамиро отправился на аэродром проверять новые самолеты. О том, что их доставили в Мадрид, он уже упоминал дома. Мне и в голову не пришло сообщать об этом Кортесу. Означало ли это, что теперь я предаю своего командира, его дело, так же как до этого предавал доверие Рамиро? По правде сказать, для меня сейчас было важно одно — ты, твое счастье, твой покой. А твое спасение и покой зависели от спасения Мадрида и покоя в нем. Вот за это я теперь и боролся. Ты — моя единственная идеология, и потому слова «Они не пройдут!», которые я слышал теперь все чаще и чаще, стали и моим девизом.

История рассказывает нам о победах и поражениях, но откуда ей знать, что творится в душе у солдата, который бежит с винтовкой в руке, часто сам не зная, куда бежит, который ничего не видит вокруг, кроме огня, и ничего не слышит, кроме взрывов, у которого нет друзей, кроме солдата, бегущего рядом, и который вдруг падает на землю, уже не подвластный ничьим приказам, повинуясь только последним лихорадочным толчкам испуганного умирающего сердца. И еще история любит нанизывать одно на другое названия мест, где кто-то выиграл, а кто-то проиграл сражения: в Мадриде такими местами стали Французский мост, городская больница, Каса-де-Кампо, мост Сеговии, Толедский мост… Однако солдат видит совсем другое: разрушенную стену, угол дома или открытое поле, посреди которого неминуемо должен появиться вооруженный враг — такой же одинокий, как и он.

Я, безоружный, ощущал себя центром битвы. Я чувствовал, что каждый взрыв, каждая пуля предназначены мне, что весь мир ополчился против меня и старается меня убить… И весь Мадрид чувствовал то же самое, каждый мадридец на улице, вынужденный сражаться чуть ли не голыми руками, чувствовал, что он — центр этой войны, что охота идет именно на него. Везде царил хаос, но теперь поверх хаоса слышались новые голоса, и голоса эти, поначалу робкие, с каждой минутой звучали все увереннее. И вот уже весь город, торжествуя, повторял: «Они не прошли! Не прошли!» Возможно ли такое? Девять часов утра, десять, час дня, два часа. Казалось бы, нападавшие давно уже должны были прорвать линию обороны, организованную Рохо, и ворваться в город… Однако Мадрид не сдавался, и минуты шли одна за другой, приближая город к желанному вечеру, за которым в свою очередь должна была наступить ночь. В темноте штурмующим Мадрид придется вернуться на свои позиции и признать, что это седьмое ноября, которое должно было войти в историю как день его падения, останется в ней как день памяти о непобедимом городе людей.

Немецкие «юнкерсы» бомбили центральные улицы столицы. Пилоты, видно, считали каждый жилой дом очагом сопротивления, а каждого его обитателя — опасным врагом: вооруженные до зубов младенцы, свирепые старушки… Поэтому они бомбили нас с таким остервенением. Но бомбы, разрываясь, наполняли ненавистью сердца жертв и придавали сил защитникам города. Люди, несмотря на опасность, выглядывали в окна, чтобы осыпать проклятиями небесных убийц, и на их лицах были написаны гнев и бессилие; кто-то даже пытался стрелять в самолет из старого охотничьего ружья, в этих обстоятельствах совершенно бесполезного.

Было уже около десяти утра, и я решил вернуться домой. Раз уж я не мог позаботиться о Рамиро, буду заботиться о тебе.

Но, подойдя к площади Аточа, я вдруг увидел, как «юнкерс», только что бороздивший небо над городом, внезапно превратился в огненный шар. Зрелище было грандиозное и ужасное, столпившиеся на тротуаре прохожие не могли отвести глаз. Что случилось?

Все вокруг, не отрываясь, смотрели на небо; поднял глаза и я.

Я слышал, как Рамиро рассказывал о новых русских самолетах, только что подоспевших на помощь Республике. Люди называли их «чато» — курносыми, из-за их носовой части, словно приплюснутой спереди [10] [10] Речь идет о советских одномоторных истребителях И-15, созданных в 30-х годах. . В то утро я впервые увидел «чато» в небе.

Жители Мадрида — и я вместе с ними — позабыли обо всем, даже о войне, и, затаив дыхание, смотрели на самолеты, гордо кружившие над нашими головами. Теперь небо над городом принадлежало им; казалось, они ощущают наши восхищенные взгляды. И когда «юнкерсы», более тяжеловесные и неуклюжие, обратились в бегство, улица разразилась восторженными криками. В бою ничего не бывает наполовину. Если уныние, то уж безысходное, а если радость, то безудержная, безграничная. Вот такую радость мы и узнали в тот миг благодаря «чато».

Я уже собирался подняться к тебе, чтобы поделиться с тобой, радостью, когда над площадью стрелой пронесся франкистский самолет, один-единственный. Быстрый, решительный — я с содроганием узнал его. Да и как было не узнать, если я сам не раз летал в нем, сидел в этой самой кабине. Это был он, без всякого сомнения. Самолет Кортеса. Куда он направлялся? Как решился в одиночку залететь так далеко на вражескую территорию?

Один «чато» отделился от колонны и полетел к нему навстречу. «Представь себе, на войне телефоны тоже иногда работают…» — сказал мне Кортес, рассказывая, как они с Рамиро условились встретиться в поле под Авилой. Когда же бывшие друзья успели договориться об очередной встрече? — спросил я себя, предположив, что за штурвалом Рамиро. А впрочем, не все ли равно… Главное — оба они были здесь, кружили над площадью Аточа. Это была их дуэль, отдельная от общей битвы, со своими правилами, своим ритмом. Оба они не спешили открывать огонь. Наверное, присматривались друг к другу. Вспоминали прежние времена.