Фернандо Мариас - Где кончается небо

— Самолет Рамиро упал, а где — не знаю, — вот и все, что я смог из себя выдавить.

— Да, я слышал, что разбился кто-то из наших.

— Где?

— Возле Толедского моста.

Может, я смогу дать тебе надежду. Судорожно цепляясь за эту мысль, я бросился бежать, Пепе — за мной. Больше огня, больше падающих бомб, больше смерти Пепе боялся остаться один.

Теперь мы шли не прячась, не пригибаясь; мы уже успели привыкнуть к пожарам, к трупам на улицах, к неожиданным взрывам. Когда умолкали пушки (а такое иногда случалось, правда, совсем ненадолго), мы с Пепе вполне могли бы сойти за двух мальчишек, играющих в пустом городе, который принадлежит им двоим.

Став участником великого и трагического события, можно навсегда заболеть им, и эта одержимость прирастет к тебе, как вторая кожа. Все эти годы, вплоть до сегодняшнего дня, я жадно глотал все, что писали и издавали об этой битве. Мне попадались и предвзятые, лживые агитки времен диктатуры, и версии событий, которые стали публиковать в переходный период, — восторженные, с перекосом уже в другую сторону и, конечно же, неполные; лучшие исследования писали иностранные историки, чаще всего англичане, с бесстрастностью вивисектора препарировавшие нашу войну, как ящерицу, — ни любви, ни ненависти к извлекаемым наружу внутренностям. Но все, что я читал, сильно отличалось от того, что пережил я сам. Оттого, что переживал в те дни каждый житель Мадрида.

Мы с Пепе невольно стали участниками события, которое склонило исход сражения в пользу республиканской армии, — только тогда мы с ним об этом даже не подозревали.

Это случилось возле Толедского моста, одного из ключевых участков фронта. День клонился к вечеру. Мне-то казалось, что все еще утро… Между тем было уже часов семь или восемь. Конечно, никто ничего не знал про разбившийся самолет; кое-кого удивляло и даже оскорбляло, что мы разыскиваем одного какого-то конкретного раненого, когда кругом их десятки, а мертвых и того больше. Бои здесь шли кровавые, да они и не утихли еще, как объяснил нам раненый ополченец, который сидел прислонившись к разрушенной стене; видно было, что усталость измучила его сильнее, чем рана.

— Сбили, говоришь? Да, было такое. Я видел, как «чато» разбился.

— А летчик? Что с ним?

— Погиб. Там все взорвалось.

— Точно? Ты уверен?

— Еще бы! Летчик этот — уж не знаю, кто он был, — мне жизнь спас. Да и всем нашим. Спикировал прямо на марокканские позиции… Мавры ведь нас здесь кругом обложили. Вон там, видишь те дома?…

Но я так и не успел взглянуть. Не успел проститься с Рамиро минутой — ну хоть несколькими секундами — молчания, потому что из-за гор щебня и обломков домов в каких-то двух метрах от нас появился вражеский танк. Казалось, он движется наугад, как большой загнанный зверь. Мы с Пепе в ужасе кинулись бежать, пытаясь где-то укрыться. Но танк почему-то не стрелял. Наверно, его подбили, а может, он отстал от своих и потерял ориентацию. И тут ополченец, с которым я только что говорил, закинул связку гранат прямо под железное брюхо. Он даже не привстал для этого с земли — небось догадался, что танкисты его не видят, и решил застичь их врасплох. Вот только рассчитал он скверно; прогремел взрыв, и взрывом этим его убило на месте. Но и танк тоже взорвался. Железные стены задрожали; дымящаяся машина проползла по инерции еще несколько шагов и встала. Мы с Пепе застыли в ожидании.

Во внезапно наступившей тишине послышался отчетливый лязг открывающегося люка. Кто-то пытался выбраться наружу. Сначала мы увидели руку с пистолетом. Потом другая рука ухватилась за край люка. Потом из люка показалась голова. Человек подтянулся и высунулся из люка почти целиком. На нем был мундир испанского офицера. Он наклонился и достал коричневый кожаный планшет; оглянулся по сторонам, держа наготове пистолет. Нас он не заметил и решил, что можно вылезать. Видно, он один выжил из всего экипажа. Офицер вытащил из люка правую ногу и вдруг замер, скривившись от боли. Затем удивленно посмотрел вниз. На животе у него расплылось большое пятно алой вязкой крови, она вытекала из раны медленно и неостановимо. Наверное, мы все трое поняли, что он умирает, — и он сам, и мы с Пепе. Он едва слышно вскрикнул — от удивления, а может, от отвращения, которое ему внушала собственная кровь, и умер — прямо в этой позе. Теперь он скорее походил на статую с приоткрытым ртом и с заряженным пистолетом в руке. Кровь все текла и текла из неподвижного тела и не могла остановиться.

Пепе встал.

— Ты куда? С ума сошел?! — я схватил его за рукав.

— Сумка…

— Какая еще, к черту, сумка?

— Видел, как он в нее вцепился? Там небось что-то очень важное. Надо ее забрать.

И он вылез из укрытия. Его решимость подействовала на меня, я понял, что он прав, и бросился на помощь. Я был уже рядом, когда Пепе склонился над танкистом и ухватил планшет. И тут прогремел еще один взрыв, и над землей выросло облако дыма. Меня отбросило назад взрывной волной.

Сначала мне показалось, что я ослеп. Через некоторое время я осторожно открыл глаза и убедился: все в порядке, я вижу. Черный дым тем временем потихоньку начал рассеиваться.

Пепе неподвижно лежал в трех метрах от меня, неестественно изогнувшись. Он прижимал к груди кожаный планшет, стоивший ему жизни.

Я осторожно забрал планшет и сел на землю рядом с ним. Был ли я виноват перед этим мальчиком, который бежал из своей деревни и пришел сюда только для того, чтобы умереть в двух шагах от меня? Он помог появиться на свет твоей дочке, а потом отдал жизнь за какую-то кожаную сумку. Мог ли он представить себе такое всего несколько месяцев тому назад, когда спокойно ходил за коровами и телятами у себя в деревне? Мы даже подружиться не успели, так ничего и не узнали друг о друге. Зато мы с ним вместе стали мужчинами в этот день седьмого ноября, в день его смерти. Я бережно сжал его руку. Она была еще теплой.

Открывая планшет, я представлял себе, что мы с Пепе делаем это вдвоем. Я хотел, чтобы там не оказалось ничего важного, — тогда мне не пришлось бы делать очередной выбор. Но деваться было некуда: на верхнем листе пачки бумаг, схваченной резинкой, красовалась надпись: «Совершенно секретно. Генеральный штаб генерала Варелы».

«Иди и отдай документы Рохо», — казалось, говорил мне мертвый Пепе. «Отдай», — вторил ему Рамиро. А вот Кортес — тот требовал, чтобы я немедленно уничтожил их, чтобы я даже не думал отдавать их республиканцам, и придет же в голову такая глупость… Эти голоса боролись во мне. Но ты и твоя дочка были живы, так что выбора у меня не было. Я снял куртку и укрыл Пепе. Сразу стало очень холодно, но я оставил ее там: мне почему-то казалось, что Пепе она нужнее.

Уже стемнело, когда я вновь переступил порог Совета обороны. У Миахи и Рохо шло совещание с республиканским начальством, но офицер, охранявший вход, не колеблясь вошел в зал, как только заглянул в планшет и в общих чертах оценил его содержимое.