Андрей Геращенко - Учебка. Армейский роман.

Шкуркин во время строевой наглотался незажившим горлом холодного воздуха, и ближе к вечеру у него поднялась высокая температура, и курсанта вновь увезли в госпиталь.

В шесть часов вечера, как только Гришневич привел взвод в казарму, его вызвал к себе ротный.

Через полчаса сержант вернулся, испепеляющим взором обвел взвод и яростно заорал:

— Взвод, становись!

По лицу своего командира курсанты поняли, что дело неладно, и дружно бросились на центр кубрика, с грохотом сдвигая кровати, отшвыривая в стороны табуретки, а зачастую — и своих же товарищей.

— Равняйсь! Смирно! Всё — допрыгались! Знаете, что мне только что сказал майор Денисов? Не знаете? А вот что — с сегодняшнего дня второй взвод лишается всех увольнений! Я представляю, как сейчас обрадовались минчане. А знаете, почему? Потому что среди взвода нашелся один чмошник, который залетел в увольнении и не доложил об этом ни мне, ни дежурному по части. Если бы это было сделано вовремя, вполне возможно, что ничего такого бы не случилось. И как вы думаете — кто этот чмошник? — Гришневич зло обвел взглядом взвод и остановился на Игоре.

У Тищенко внутри все похолодело от страха: «Неужели пришла бумага? Неужели? А, может быть, это не обо мне? Тогда почему он так на меня смотрит? А может, он смотрит на Коршуна? Нет, он явно смотрит на меня! Что же делать?»

— Может быть, этот человек сам сейчас признается? — спросил Гришневич.

Весь взвод, проследив за взглядом сержанта, смотрел теперь на Игоря. Тищенко, будучи не в силах все это выносить, уже хотел, было, признаться, но Гришневич его опередил:

— Этот чмошник — Тищенко!

Слова сержанта, будто плетью, больно ударили Игоря. «Так я и знал… Так я и знал… Что же мне теперь делать? Что делать? Ведь взвод не простит — у нас почти одни минчане! А их дома ждут. А из-за меня теперь увольнений не будет», — в отчаянии думал Игорь.

— Курсант Тищенко!

— Я.

— Выйди из строя, боец!

— Есть, — Игорь понуро вышел на центр прохода.

— Посмотрите еще раз на этого чмошника! Благодаря этому «дембелю» ни вы, ни я, ни младший сержант Шорох целый месяц не сможем пойти в увольнение. Это называется — здравствуй, жопа, новый год! И зачем только, Тищенко, ты в наш взвод попал?!

— Хоть бы тябе и, правда, дамой атправили! То шынэль парэжыш, то в увальнении залятиш, — поддержал Гришневича Шорох.

«Но почему они так озлобились на меня? Почему? Ведь это могло случиться с каждым. У всех без исключения курсантов роты верхние пуговицы парадки стерты автоматами. Разве я виноват, что попался именно я, а не кто-нибудь другой? Черт, и почему я эту дурацкую пуговицу не перешил?!» — Игорь смотрел на взвод ничего не видящими глазами.

— За что ты залетел, знаешь? — спросил Гришневич.

— Так точно. У меня была верхняя пуговица потерта.

— Я не знаю, что там у тебя потерто — а в бумаге, что Денисову принесли, написано, что был задержан из-за нарушения формы одежды.

— Мы ведь присягу принимали — у всех такие пуговицы…

— Закрой рот, боец! Я тебе слова не давал! — взбешенный Гришневич подскочил к Игорю и несколько раз ударил его кулаком в грудь.

— Астарожна, а то Тищэнка у нас все врэмя балеет — ещо умрот этот «дембель»! — зло прокомментировал Шорох.

От обиды и унижения Игорю хотелось плакать, но он сдерживал слезы. Ему казалось дикой несуразностью то, что весь этот шум поднимается из-за одной единственной пуговицы. И впервые Тищенко подумал, что армия напоминает огромный сумасшедший дом: «Господи, разве они не понимают, что подняли скандал из-за ничего?! И ведь вовсе не потому, что меня не любят. Будь на моем месте любой другой, не Сашин, конечно, с ним бы поступили точно так же. Но ведь это глупо и абсурдно! Такое впечатление, что все они дружно сошли с ума». Тищенко смотрел на перекошенные злобой, казавшиеся ему безумными лица сержантов и ничего не слышал из того, что они говорили. Вернее, он слышал каждое слово, но это слово тут же вылетало из головы, уступая место следующему. «Сумасшедший дом! Сумасшедший дом!» — твердил себе Игорь, глядя на брызжущего слюной Гришневича. Тищенко все же смог сдержать слезы и, в конце концов, упрямство вытеснило обиду и страдание. Как кабан, затравленный тигром, нападает на своего врага, так и Игорь все больше и больше желал броситься на Гришневича и вцепиться ему в горло.

Медленно, очень медленно возвращался Игорь из глубин своей души к окружающей действительности.

— Это еще хорошо, что не я ему увольнительную выписывал! А Денисов меня вызвал и спрашивает:

— Кто Тищенко выписывал увольнительную.

— Он думал, что я и хотел меня наказать. А я ему сразу и отвечаю: «Вы, по просьбе старшего лейтенанта Вакулича.» Тут он и заткнулся! Только объявил, что взвод лишается на месяц увольнений. Может быть, это еще можно будет поправить — раз Денисов выписал увольнительную, то взвод наказывать нечего. Я поговорю с Мищенко — может, мы с ним что-нибудь сообразим. Ну что, Тищенко — хороший подарок ты взводу сделал?

— Н-никак н-нет, — дрожащим голосом сказал Игорь.

— Ну что же — пускай теперь тебе взвод спасибо скажет. Разойдись! Тищенко, почему ты мне не доложил о том, что залетел в увольнении?

— Боялся…

— Иди, о чем с тобой говорить?

Вначале курсанты молча разошлись по своим кроватям, но потом, словно снежный ком, стал нарастать возмущенный гул.

— Почему из-за этого чмошника я должен пропускать увольнение?! — возмущенно вопил Резняк.

— И я тоже?! Ну что, Тищенко, язык проглотил? — недовольно крикнул Петренчик.

— Чего вы на него наезжаете? На его месте мог бы быть любой из нас. В конце концов, это смешно — зачем такой шум из-за пуговицы устраивать?! Если кто и виноват в том, что мы больше в увольнение не пойдем, так это патруль и наш Денисов! Одни дураки придумали черт знает что, а другой дурак поверил и наказал Тищенко ни за что, ни про что! Ведь Тищенко абсолютно ничего не сделал — подумайте хоть об этом! — вступился за Игоря Доброхотов.

— Надо было поменьше таблом щелкать! Увидел патруль — сразу же бежать надо, а не стоять с раззявленным ртом, как ворона! — возразил ему Петренчик.

— Это был центр города. Куда же я мог побежать? — спросил Тищенко.

— Не знаю. В туалет! В магазин! В метро! Куда угодно!

— Так ведь я ничего не сделал! А если бы побежал, то патруль мог подумать, что я что-то сделал. Поймали бы, а потом сутки продержали.

— У тебя вечно сто отговорок — захотел бы и не попался!

— Да что ты с ним разговариваешь?! Ему все равно в увольнения ходить не надо — что ему с этого запрета?! — вновь вступил в разговор Резняк.

— Ты, Резняк, уже два раза в увольнении был и к тому же в нормальном увольнении — дома. А я еще ни разу — этот раз можно не считать, все равно в госпитале просидел, — тихо сказал Тищенко.