Василий Голышкин - Лёшка

Писарь испугался воинственного дедушки и сказал, что виноват в богохульстве не он, а сам дедушка: уходил Сидоровым, а вернулся Братишкой. Так, по крайней мере, записано в дедушкином «виде на жительство». Дедушка не поверил писарю и пошел к попу. Но и поп подтвердил: в «виде на жительство» дедушка записан Братишкой.

Дедушка стал всюду ходить и добиваться, чтобы ему вернули Сидорова, но бюрократы того времени и слушать ничего не хотели. Так дедушка и остался Братишкой и всем нам, своим потомкам, завещал в вечное пользование свою новую фамилию.

Но я отвлекся, хотя это всегда так: начнешь про одно, на чем-то споткнешься, задумаешься, и вот ты уже где-то в другом времени, в прошлом или в будущем, смотря по тому, каким видом «транспорта» воспользуешься — машиной Воспоминаний или машиной Воображения.

Итак, мне восемь лет, я учусь во втором классе, идет урок русского языка, и я пишу сочинение на тему «Кем я хочу быть». Красивая учительница в красной шапочке, что делает ее похожей на стройную рябинку, растущую у нас под окном, очень красиво написала тему сочинения на доске. И я, прежде чем вникнуть в смысл написанного, долго любуюсь белыми лебедями-буковками, летящими на черном фоне неба-доски, а заодно и красивой учительницей-рябинкой, умеющей запросто рисовать таких лебедей. Увы, мои буквы если и похожи на каких-нибудь пернатых, то скорее всего на дерущихся на нашесте петухов. Всё норовят клюнуть друг друга в темечко.

Наконец осознав, что от меня требуется, я старательно, помогая себе языком, перевожу заголовок темы с доски в тетрадь и задумываюсь, кем же я хочу быть. Однажды вот так же меня, дошкольника, заставила задуматься бабушка. Привела меня в магазин игрушек и спросила, чего моя душа желает. Я задумался и заревел. Бабушка удивилась, что со мной, и стала утешать, решив, что в этом магазине моей душе ничего не нравится. «Плюнь на него, — сказала моя бабушка, — найдем другой». — «Нет, — сказал я, — не буду плевать», — и заревел еще громче. «Чего же ты хочешь?» — крикнула, рассердясь, бабушка. «Все», — сказал я, пугаясь собственного желания: не могла же она, в самом деле, купить мне все!

Плохо же я знал тогда свою бабушку! Ничто и никогда не могло ее смутить. Купить все? Пожалуйста. Она так и сказала: «Купим все, пожалуйста». Но тут же спросила, знаю ли я, зачем моя мама ходит на работу. Я, конечно, знал: «Деньги получать». «Верно, — сказала бабушка, — в частности и за этим. Деньги получать и тебя кормить. Ну а какая у мамы работа, ты знаешь?» — «Знаю, — сказал я, — шапки гнать, план давать». — «Верно, — засмеялась бабушка, — план давать, людей одевать — мамина работа. Не будет работы, не будет денег. Как и у них вот, — кивнула бабушка на продавцов игрушек. — Куплю я у них магазин и оставлю всех без работы».

Кончилось тем, что мы ничего не купили. Чтобы никого не оставить без работы. Но сладкий миг, когда я мог иметь все, запомнился мне навсегда. И вот этот миг повторился. Я написал «Кем я хочу быть» и теперь волен выбрать любую профессию. Но, увы, сделать это мне так же трудно, как выбрать игрушку в магазине. Мне хочется быть сразу же всем: и космонавтом, и артистом, и генералом, и директором фабрики, как мама, и конструктором, как папа, и врачом, как бабушка… Эх, жаль, нет ее рядом за партой, а то бы она… А что она? «Не лезь, Лешка, в космонавты, не ходи в артисты — зачем других работы лишать?» Ну это она, насчет лишения работы, — в шутку, а во всем остальном — всерьез: не думай пока, кем быть, а будь тем, кто ты есть — учеником и мальчишкой. А то вообразишь, что ты музыкант, и ничем другим, кроме музыки, заниматься не будешь. А потом выяснится, что тебе медведь на ухо наступил. Нет, подрасти, понюхай, чем какая работа пахнет, попробуй ее на вкус и ощупь, а потом и берись, если душа лежит… Нет, бабушку рядом не надо. Ее послушаешь, только и напишешь: никем пока не хочу быть. А кого надо, маму? У мамы свой взгляд на мое будущее: «Ученье свет, а неученье тьма». Вот она выучилась и стала «человеком с положением». Жизнь, говорила мама, большой и красивый дом. Чем больше человек знает, тем выше он живет. А чем выше — тем лучше и светлей. Но просто так с этажа на этаж не поднимешься, нужен пропуск — знания. Есть у тебя такой пропуск — поднимайся и живи, нет — оставайся внизу.

«Ура!» Это я кричу. Про себя. Соглашаясь с мамой. Потому что конечно же хочу жить наверху. И уже тянусь рукой к тетради в косую линейку, чтобы записать мысль: «Я хочу быть ученым, окончить школу, институт и академию наук», как вдруг рука замирает на полпути к цели. Из косой клеточки на меня насмешливо смотрит лицо моего деда-сталевара. Усмешка у деда от уха до уха. На голове, ежиком, щеточка волос, на верхней губе — также щеточка, но как у зубочистки, над левой бровью — бороздка шрама. «Здравствуй, Лешка, рабочий класс! — слышу я его всегдашнее утреннее приветствие. — В ученые метишь? А про курочку и семь петушков помнишь? Плохо помнишь, послушай еще. Жила-была курица. Вывела она цыпленка, петушка, и пошла у куриного бога счастья для сына просить. «Какого счастья?» — спросил бог. «Чтобы знать, где искать, а самому не копать», — ответила курица. Дал бог петушку счастье. Выйдет петушок на птичий двор, позовет мать-курицу: ко-ко-мне! — и скажет, где копать. Так и жили, сын-петушок искал и находил, а мать-курица копала и сына кормила, то червячком, то зернышком. Вывела курица еще одного петушка и для него счастья выпросила. Теперь двое ищут, она одна копает. Потом третий петушок появился, четвертый прибавился, пятый подоспел, шестой не заставил себя ждать, а там и седьмой тут как тут… И всем от куриного бога счастье — искать, а самим не копать. Ну где ж тут одной курице-матери всех петушков-сыновей прокормить?.. Из сил выбилась и куриному богу душу отдала. Остались петушки одни. Найдут червячка и в семь голосов: здесь ко-ко-копать! А копать-то некому… Ну и прибрал голод всех семерых. Понял намек, рабочий класс? То-то и оно, сперва потрудись для своего будущего, заработай на ученость, а там и учись. Будь здоров, Лешка, рабочий класс…»

И дедушкино лицо исчезает. Но я теперь знаю, что писать.

«Я, Лешка, рабочий класс…» — пишу я, помогая руке языком и всеми мускулами своего лица, и вдруг с удивлением ощущаю, что тетрадь, уплывает у меня из рук. Поднимаю голову и вижу учительницу-рябинку.

— Все! — кивает она красной шапочкой. — Звонок! — Уносит тетрадь, и я на все годы учения вхожу в историю родной школы как «Лешка — рабочий класс». Это единственное, что я успеваю написать в сочинении на тему, кем я хочу быть.

Кораблем была жизнь, а я ее пассажиром. Игра была такая. Корабль несся неведомо куда, глотая годы, как километры. И вдруг команда: «Отдать швартовы». Это я командую. Корабль останавливается, и я оглядываюсь. Потом достаю вахтенный журнал и записываю, где я. Например: «Я на ВДНХ, в павильоне юных техников». Год, месяц, число. «Я на самолете лечу с мамой в Таллин». Год, месяц, число… «Я в Артеке». Год, месяц число… Чаще всего я останавливаю корабль в каком-нибудь новом, незнакомом месте и удивляюсь, куда меня занесло… Но бывают и домашние, а то и школьные остановки.