Василий Голышкин - Лёшка

Бурю на море можно предсказать. Например, по барометру. Давление падает — жди беды. Бунт в классе тоже можно предусмотреть. Даже без барометра. По одному тому, как грубоватый Витя, обнаружив в своем портфеле старую галошу, посмотрит на хитроватого Колю. Тот сидит, устремив безмятежный взгляд в потолок, но все равно эта подчеркнутая демонстрация не спасает его от затрещины… И вот уже двое схватились. Две спички брошены в огонь… Но я начеку. Я — староста и, как пожарный, должен погасить огонь драки в зародыше. Я выскакиваю в коридор и ору из-за двери:

— Директор!

Сперва это действовало как пеногаситель. Потом срабатывало вхолостую. Я ведь врал, когда кричал: никакого директора не было.

На этот раз бунт подняли девочки. Им вдруг расхотелось сидеть за одними партами с мальчиками. Пять лет сидели — и ничего! А тут вдруг возроптали: у нас свои секреты, у мальчишек свои… Мальчикам это было на руку, но их обидело то, что девочки так явно пренебрегли ими. И в отместку все, что было в столах и на столах девчоночьего, полетело на пол.

Девочки не остались в долгу и отплатили мальчикам тем же…

Бунт! Я выскочил в коридор и — нос к носу — столкнулся с Галиной Андреевной.

— Что там? — спросила она, прислушиваясь к шуму за дверью.

— Дерутся!.. — сказал я.

— Кто с кем? — спросила учительница.

— Девчонки с мальчишками, — сказал я.

— А ты на чьей стороне? — спросила учительница.

Я опешил:

— Я? Я ни на чьей. Я — староста.

— Очень удобная позиция, — усмехнулась Галина Андреевна.

Я надулся, не понимая:

— Где же мне быть?

— Как где? — учительница смотрит на меня, как на заблудившегося. — Там, за дверью…

— Там? За дверью? — машинально переспрашиваю я.

— Да… Там…

Я не маленький, но чувствую, что меня уговаривают, как маленького. Однако что же мне было делать?

— Как что? — изумляется учительница, когда я спрашиваю у нее об этом. — Сражаться. На стороне мальчиков или девочек. Ты за кого?

Как это так, толкать ученика на драку?.. И я мужественно отвечаю:

— Я ни за кого!

— Еще лучше! — от слов учительницы веет знобким ветерком мужества. — Тогда иди и сражайся против всех!.. Иди, иди! — и, подтолкнув меня к двери, сама остается в коридоре.

Потасовка в разгаре, когда она входит в класс. Дверь хлопает, и все, на мгновение присмирев, смотрят на вошедшую. Может быть, это запоздавший учитель математики? Нет, свой человек, классный руководитель, никогда не упражнявший на нас своих голосовых связок, так что можно спокойно свести счеты друг с другом: ругаться не будет.

Она и не ругается. Она подходит к учительскому столику, садится и, облокотившись на него, топит лицо в ладонях. Мы переглядываемся и расходимся по местам. В классе воцаряется мертвая тишина, и в этой тишине до нас доносится не то смех, похожий на всхлипывание, не то плач, похожий на смех.

Нас разбирает любопытство, что же это, смех или плач. Учительница отнимает руки, и мы видим, что она смеется. Смеется над нами? Ну этого мы ей ни за что не простим. Пусть бы лучше ругалась!

Мы, надув губы, смотрим на учительницу и ждем, когда она поймет свою педагогическую ошибку и начнет просить у нас… прощения. В конце концов, мы ей не шуты гороховые, а вполне серьезные пятиклассники. И смеяться над собой мы никогда, никому…

— Ой, ребята, это я не над вами… — Ну вот, так мы и знали: не над нами! Поняла, что сделала, и раскаивается. — Это я над ними, над пятым «А»… — У нас ушки на макушке: пятый «А» наш враг. Во-первых, потому что он «А», первый по алфавиту, а мы, как ни крути, на вторых ролях, с чем наш гордый класс никак на может согласиться; во-вторых, потому что, сколько ни стараемся, не можем выбить пятый «А» с первого места. Он, как нарочно, всегда и во всем впереди! Что же смешного нашла в нем наша классная руководительница? Слушаем и ушам своим не верим: зазнайка пятый «А» грозился нас побить! Галина Андреевна услышала это случайно, проходя через раздевалку, и, не дослушав, что еще там про нас говорилось, поспешила к своим, то есть к нам. Но помнится — или ей послышалось? — будто пятый «А» поклялся не только побить пятый «Б», но и живого места на «букашке» не оставить. И еще…

— Подумать только, — сказала Галина Андреевна, — вы, по их словам, мокрые курицы!

Мы угрожающе загудели.

— Да, да, — Галина Андреевна встала, — мокрые курицы! Это они про вас. А я услышала и засмеялась: хвастуны! Еще неизвестно, кто кого побьет!..

— Чего неизвестно? — гудит, вставая, Витя Груша, самый сильный человек в классе. — Известно! Мы их, а не они нас. — Сказав это, он, как гиря, плюхается на скамью, и скамья под ним жалобно пищит, взывая о пощаде. Кулаки у Вити всегда чешутся. Нам ли не знать этого!

— Чего же вы сидите сложа руки? — выслушав Витю, спрашивает Галина Андреевна. — Идите и побейте их!

Я с опаской смотрю на учительницу: шутит она, что ли? Если шутит, то это опасная шутка. Таким, как Витя Груша, только дай волю… Вот он, уже готов, засучивает рукава, идет к двери и, не переступив порога, останавливается. У него, оказывается, вопрос:

— А мне за это… — Витя Груша боксирует… — Когда я побью их, ничего?

Вот он, оказывается, какой, Груша?! Ему не только в силе, но и в предусмотрительности не откажешь. Спросят, почему поколотил? «Учительница велела».

Интересно, что ответит учительница? Может быть, поймет, что зашла далеко, и прекратит игру? Как бы не так. Пообещав Груше, что всю ответственность берет на себя, она насмешливо смотрит на остальных, сидящих в оцепенении. Им, как и мне, все еще трудно поверить в серьезность происходящего.

— Так! — роняет учительница… — Ну, если вам не дорога честь класса, тогда… Тогда вот что, — обращается она к Груше, — иди и скажи им, нет, пойдем вместе. Пойдем и скажем, что мы сдаемся без боя.

Она берет Грушу за руку и выходит из класса. Нас, как серпантин из хлопушки, выбрасывает следом. Драться так драться! Мы готовы и идем!

По коридору школы мы течем тихо, как река по равнине. Но уже с лестницы, ведущей на первый, неучебный этаж, скатываемся, как бурный поток, а в спортивный зал, куда нас почему-то приводит Галина Андреевна, влетаем, как гудящий пчелиный рой. Нам и то самих себя страшно. А каково будет им, нашим противникам, когда мы, тридцать пять рассерженных пчел, налетим на них и…

— Физкульт-привет! — выстреливает нам в лицо спортивный зал, и мы, опешив, замираем на пороге, высовываясь друг из-за друга, как подлесок из-за леса. Справа от нас, возле шведской стенки, бьет копытцами табунок пятого класса «А». Лица у наших врагов пасмурные и решительные. Ясно, им, как и нам, тоже не терпится кинуться в драку. Ну что ж, драться так драться! Самые храбрые из нас высовываются вперед, робкие с видимой неохотой уступают место храбрецам. Но я-то знаю: они рады, что их оттеснили назад. Ну а где мое место: на фронте или в тылу драки? Я — староста, я — Лешка, рабочий класс, а рабочий класс, как известно, всегда в авангарде. Поэтому я лезу вперед. Драться? Нет, драться я не буду. Даже если этого почему-то хочет Галина Андреевна. И другим не дам. Пойду против всех — и своих и чужих!