Анатолий Полянский - Война - судья жестокий

— Вышневцом его кличут, товарищ подполковник, — подсказал стоящий позади офицеров Сомянин.

Комбат метнул в старшину роты сердитый взгляд и с досадой сказал:

— Его скорее подлецом следовало назвать! Такое отмочить!.. На весь батальон грязное пятно положил!

Подполковник прошелся вдоль строя взвода, сверля глазами каждого, словно мы были приятелями Валета и способствовали его преступлению.

— Ну, что, бойцы, скажете? — пророкотал комбат, останавливаясь возле левого фланга и еще раз окидывая нас недружелюбным взглядом. — Как могли допустить, чтобы ваш сослуживец сотворил такое безобразие? Неужели ни с кем не делился и никто ничего не знает?.. Не верю!

Строй молчал. Валет хоть и служил с нами, но жил особняком, выделяя себя, «деда», как особо выдающуюся личность, которой вся молодежь должна подчиняться и прислуживать. В Вышневце было много блатного, взятого им из зоны. Парень ни с кем не дружил, разве только с Букетом, считая его своим. Как-никак тот в свое время тоже был не в ладах с Уголовным кодексом и хлебал тюремную баланду. Особой доверительности я меж ними не наблюдал, а там черт его знает, чужая душа — потемки.

— Ну, ладно, — махнул рукой Горобец, поняв, что от нас ничего не дождется, — все, что знаете, поведаете следователю. Прошу любить и жаловать, — кивнул он в сторону стоящего рядом статного офицера, — капитан Шелест Николай Николаевич. Он побеседует с каждым. И смотрите у меня, — погрозил комбат пальцем. — Ничего не утаивать! Любая деталь может оказаться очень важной.

— Дайте мне, пожалуйста, в помощники кого-нибудь из ребят порасторопнее, — попросил следователь, — чтобы был под рукой.

— Это можно, — заверил Горобец. — Боярышников, назначь бойца в помощь представителю военной прокуратуры. У тебя, помнится, кто-то из института призван…

Про персону первостатейного разгильдяя комбат, конечно, знал. Как-то даже отвалил пять суток ареста за «непочтение родителей», потому как я публично плохо отзывался о нынешнем высшем руководстве.

В армии не любят тех, кто высовывается. Все должно быть по ранжиру, никакой самостоятельности в мыслях и поступках. Иначе, чем командир, думать не смей, делай, что велят, даже если твоя точка зрения более целесообразна. Любое высказывание расценивается как пререкание, за что положен наряд вне очереди. И ни в коем случае нельзя задавать лишних вопросов.

Чрезвычайно интересно, почему не идет давно объявленная военная реформа? Почему у нас нет нового оружия? У боевиков с маркой «сделано в США» есть, а у нас — ку-ку, хотя давно объявлено, что разработаны новейшие образцы… Начальство на такие вопросы отвечать не любит, в лучшем случае рявкнет: «Разговорчики в строю!» или «Прекратить болтовню!» Я на первых порах по студенческой привычке не унимался, за что получал «по заслугам» и честно заработал свое «почетное» клеймо…

— Вы имеете в виду Иванцова? — осторожно спросил ротный.

— Именно его.

— Так он у нас… — замялся Боярышников и чуть не сказал «первостатейный разгильдяй», но вовремя спохватился. — Может, кого другого?

— Чем тебе Иванцов плох?

— Вы ведь знаете…

— Ну и что, если язык длинный? Надеюсь, не будет его распускать в таком серьезном деле и безобразничать не станет. Парень он башковитый, понимает. Верно, Иванцов?

— Так точно, товарищ подполковник! — отчеканил я.

— Вот видишь, Боярышников, боец осознает ответственность, а грамотешки у него поболее, чем у других, и расторопности тоже.

— Мне как раз такой и нужен, — вмешался в спор капитан Шелест.

— Решено, — безапелляционно подытожил Горобец. — Занимайте, Николай Николаевич, ротную канцелярию и ведите там допросы, сколько понадобится.

Я не поверил своим ушам. Никогда не слышал, чтобы комбат обращался к младшему не по званию, да еще прилюдно, а по имени. Это было не в его характере, но очень, видимо, многое при таком ЧП в батальоне зависело для командира от позиции следователя.

— Вы, Боярышников, перебирайтесь пока в штаб батальона, — распорядился Горобец.

Ротный явно огорчился. Не очень приятно, пусть даже на время, отдавать свой обжитый кабинет и оказаться под постоянным оком начальства. Но главное, и это я понял сразу, ему не хотелось расставаться со своим «негром». Дело в том, что последнее время он постоянно эксплуатировал меня… Однажды Боярышников мимоходом спросил, научился ли я на гражданке составлять конспекты. Посмотрел на меня оценивающе и смущенно признался:

— Понимаешь, недавно назначенный начальник штаба батальона конспекты для проведения занятий каждый раз новые требует. Чем ему старые не годятся — не знаю. Там все расписано, что нужно делать, а повторение — мать учения. Мы как складывали десять лет назад парашют, так и сегодня складываем, и строевые команды те же самые подаем. Зачем заново огород городить?..

— Ну а я тут при чем? — невольно вырвалось у меня.

— Ты в институте учился, — сказал Боярышников. — Вполне сможешь, руководствуясь уставами и наставлениями, конспект для занятий написать. Я покажу, как это делается…

С тех пор и стал я у ротного «негром». Нехитрой наукой составлять конспекты овладел довольно быстро. Вскоре они стали получаться лучше, чем у ротного. Его за них даже хвалили на офицерских совещаниях, ставили в пример другим командирам.

Сперва я работал в ротной канцелярии, но там постоянно толкались взводные, старшина, каптерщик и всякие пришлые офицеры. Это мешало, трудно было сосредоточиться. И когда я пожаловался ротному, он сказал:

— Давай-ка я тебя, Иванцов, к себе на квартиру отправлять буду. Там тихо. Жена не помешает.

Так я попал в дом Боярышниковых и впервые увидел Надин. Но это особая история…

Наше знакомство с капитаном Шелестом произошло уже после отбытия высокого начальства. Из канцелярии роты поспешно вымелась постоянно ошивающаяся тут шатия-братия. Последним, собрав письменные принадлежности, покинул любимые апартаменты Дылда — так за высоченный рост прозвали ротного писаря ефрейтора Олега Хвороста. Он был худющий и костлявый, нагибаясь поднять что-либо с пола, складывался как бы пополам. Канцелярия днем была постоянным местом его пребывания. Под видом составления расписания занятий и прочих бумаг Хворост увиливал от уроков по строевой, физической и тактической подготовке. Только на стрельбище, прыжки с парашютом и полосу препятствий Боярышников выгонял его, неизменно повторяя: «Писарь тоже десантник».

— Повезло тебе, Иванцов, — шепнул мне перед уходом Дылда, выразительно подмигнув. — Хоть несколько дней покантуешься без занятий и строгого начальственного ока.

Шелест протянул мне руку и сказал:

— Будем знакомы. Тебя как зовут? Костя?.. А меня, как ты, наверное, уже слышал, Николаем Николаевичем. Так и будем общаться друг с другом.