Петр Лебеденко - Навстречу ветрам

Ты увидишься с ними? — спросил Антек.

Вряд ли. Они далеко, в Сибири.

Ни в коем случае нельзя оставлять Казика, — сказал Андрей.

Но Войтковский и слушать ничего не желает, — ответил Антек. — Да и сам Казик… «Я никуда от отца не уйду», — говорит он. А увезти мальчугана надо.

Антек поднялся, шагнул в темноту и через некоторое время вернулся к костру с Войтковским.

Садись, Казимир, — сказал он. — Твой друг Андрей хочет поговорить с тобой.

Казимир сел и, словно зная, о чем пойдет речь, сказал:

Казик останется со мной.

Андрей уже хорошо понимал по-польски и говорил почти свободно, перемежая русские слова с польскими, но сейчас почему-то не мог составить даже простой фразы. И он обратился к Антеку:

Спроси, он это твердо решил?

Твердо, — ответил на вопрос Антека Казимир.

Это неправильно, — сказал Андрей. — Он может погибнуть… Мы возьмем его с собой, а после войны…

Нет. — Войтковский отрицательно покачал головой. — Казик, мой сын, не погибнет. Он будет хорошим разведчиком.

Послышался гул моторов. Никита вскочил, крикнул в темноту:

Товарищи, летит!

Разведчики, партизаны, с которыми накануне встретилась группа Антека, зашевелились, стали подбрасывать в костры сухие ветки.

Сделав круг (в это время на земле притушили один костер, другой перенесли в сторону), самолет пошел на посадку. Андрей и Никита стояли рядом, с замиранием сердца глядя на машину.

Подрулив к кострам, командир корабля поставил машину на взлет и, не выключая моторов, открыл дверцу, Антек подошел первым, и они обменялись паролем.

…И вот последняя минута. Януш уже в самолете, прильнув к иллюминатору, что-то кричит Казику. Второй пилот Никиты Саша Моргун, стрелок и штурман поднимаются по трапу, останавливаются и машут руками.

Командир корабля ежесекундно поглядывает на часы, торопит Андрея и Никиту:

Пора, товарищи!

А они не могут расстаться. Стоят, обнявшись, кругом: Андрей, Антек, Никита, Казимир Войтковский, Казик. И хотя бы разговаривали, а то стоят и молчат, ни одного слова.

Командир корабля тепло улыбается, показывая на них второму пилоту:

Видал?

Встретимся? — спрашивает наконец Никита у Антека.

Встретимся, — твердо отвечает Антек.

Сняв одну руку с плеча Никиты, а другую — с плеча Андрея, он подталкивает их к самолету. Они идут. Вот и трап. Войтковский вдруг обхватывает Андрея, прижимается лицом к его лицу.

Андрей, — говорит он, и в горле у него что-то булькает. — Ты там, у себя, помни: нету больше бандита пана Войтковского. Есть солдат Казимир Войтковский… — На минуту он умолкает, не привык говорить подолгу. — И когда мы потом увидимся, будем, как братья… Добже, Андрей?.. Пошли, Казик.

Сгорбившись, словно неся на плечах тяжелый груз разлуки, Казимир Войтковский уходит в темноту, уводя за руку своего сына.

…Андрей, прижавшись к стеклу, смотрел, как медленно уплывает темная земля. Маленькими искорками мелькнули внизу костры и потухли. Черные горы отодвинулись вправо, растаяли, исчезнув в ночи. Потом ушли назад и темно-зеленые массивы лесов. Плыла внизу польская земля, и Андрей чувствовал, как больно сжимается сердце: там остались друзья.

Гром артиллерии приближался к городу. Ночами небо горело, как в пожаре. Все чаще над городом появлялись советские бомбардировщики, все чаще заведующий немецким складом Федотов давал задания Лизе и Игнату: «С «Пристани Глухарь» посылать сигналы — две короткие, две длинные вспышки… В час сорок поджечь кучу приготовленных стружек на восточной окраине мыса. В два ноль-ноль поставить фонарь «летучая мышь» в огороде тетушки Марьи, пусть горит три минуты…»

Летчики бомбили порт, бомбили железнодорожную станцию, бросали бомбы на склады со снарядами. Немцы метались, среди них ходили слухи: железная дорога на западе отрезана, русские подготавливают «котел».

Лиза слышала однажды, как Ганс Вирт сказал брату:

Эти слухи имеют под собой почву. Штейер вызвал несколько транспортов, надеется эвакуировать свое хозяйство морем.

«Котел»? — спросил Эгон.

Поменьше сталинградского, но что-то похожее на него. Гюнтер Трауриг летал сегодня в разведку и подтверждает, что мы отрезаны.

Лиза, конечно, не все поняла, о чем говорил капитан, но то, что она смогла разобрать, наполнило ее радостью, придало ей новые силы. Она побежала рассказать обо всем Игнату. Тот не удивился ее сообщению.

Разве ты не видишь, что делается в порту? — спросил он. — Они грузят на баржи все, что могут увезти. И ничего не грузят в вагоны. Понятно?

В пять часов вечера комендант фон Штейер вызвал Акима Андреевича Середина. В кабинете, кроме переводчика и самого коменданта, никого не было. Из окна комнаты открывался вид на часть набережной и порт, где догорал после очередной бомбежки длинный склад с продовольствием. Ветер нес над домами черные клочья дыма и сажи. За молом медленно полз закамуфлированный под воду катер, подавая кому-то сигналы сиреной. Над портом барражировали две пары «мессершмиттов». Гул их моторов вливался в окно и почему-то раздражал коменданта.

Асы! — ворчал фон Штейер. — Забавляются, когда в небе пусто. А стоит появиться русским летчикам, как сразу же кончается бензин и они спешат на посадку…

Комендант, конечно, знал, что это не так. Большинство немецких летчиков не избегали воздушных боев, дрались умело и отважно, но коменданта бесило то, что истребители не в силах прекратить налеты советских самолетов.

Увидев входившего в комнату Акима Андреевича, фон Штейер встал из-за стола, протянул ему руку:

Здравствуйте, господин Середин. Садитесь. Я вызвал вас по очень важному, — он взглянул на переводчика и еще раз повторил последние слова, — очень важному делу.

Середин сел, глазами показал на сигареты:

Разрешите?

Битте! Битте!

Закурив, Аким Андреевич сказал:

Я вас слушаю, господин комендант.

Немецкое командование настолько доверяет господину Середину, — тихо начал комендант, поглядывая то на переводчика, то на Акима Андреевича, — что не считает нужным скрывать от него кое-какие… э-э, факты… Например, мы получили задание временно уйти из города, чтобы… э-э, выровнять линию фронта. Мы хотим сделать вид, что оставляем город совсем. Поэтому решено вывезти все, что возможно. Притом (я прошу господина Середина учесть это) погрузка транспортов должна быть произведена в очень короткие сроки: двадцать четыре часа!

Сейчас грузятся две баржи хлеба, — сказал Середин. — Рабочие все заняты.

К двадцати часам к третьему причалу подадут транспорт, — словно не слыша Середина, продолжал комендант, — который надо загрузить заводским оборудованием, прибывшим из… Вам понятно, господин Середин?