Виктор Бычков - Вишенки в огне

– Ни наливки, ни водки не предлагаю, Пётр Пантелеевич, – батюшка сидел за столом в подряснике, то и дело касаясь рукой наперсного креста. – Зачем обманывать себя? На час-другой заглушишь боль, а дальше что? Тут важно молиться и уповать на Господа нашего, что души детишек твоих, жены, души всех невинноубиенных находятся сейчас в чаянии радостном. Закончились их мучения земные, мытарства небесные и пребывают они сейчас в благости при Господе нашем. А мы будем молиться, в молитвах находить утешение, облегчать скорбь свою по родным и любимым людям.

– Всё это я понимаю, – через силу вымолвил гость. – Но вот тут, – он ткнул кулаком в грудь, – вот тут что делать? Как с этим жить? Я уже и сам жить не хочу. Мне бы побыстрее к своим, воссоединиться с ними, только тогда душа моя успокоится.

– А вот это ты зря, дорогой Пётр Пантелеевич, – священник положил руку на плечо собеседника, слегка придавил. – Горе сейчас не только у тебя, а и у всего народа. Давай, будем себя лишать жизни, а что дальше? Кто отомстит врагу за поруганную честь страны, за смерть и мучения наших людей, родных и близких? Мало того, что нас убивают, так и мы сами себя истреблять будем? Так, нет? Помогать врагу будем? Не ожидал я от тебя такого, дорогой тёзка, не ожидал, что ты слабым в коленках окажешься. А оно вон как оказалось. Я-то, грешным делом, тебя мужиком, настоящим мужчиной считал. А ты раскис.

– Я тоже себя считал сильным до некоторых пор, да вот видишь…

– Сидоркин вроде как безнадёжно махнул рукой. – Оно, мы всегда сильны, когда нас не касается. А вот когда петух клюнет, или прижмёт, что не вздохнуть, куда и сила девается. Только зря ты меня, батюшка, отпевать стал: я ещё поживу. Так поживу, что кому-то тошно станет, – отказавшись от угощений, гость решительно направился к выходу. На пороге обернулся, холодный взгляд мужчины окинул комнату, застыл на лице хозяина. – Сначала рассчитаюсь за все грехи земные кое с кем, только потом… – не договорил, с силой захлопнул дверь.

Его уже во дворе догнал священник.

– Погоди, Пётр Пантелеевич. Я говорил с Лосевым, он предлагает тебе идти в отряд. Что скажешь? Где искать, знаешь? – заметив утвердительный кивок головы, продолжил: – Командование партизанского отряда ждёт тебя.

– Нет! – решительно ответил Сидоркин. – Я сам! Там, в отряде, я должен буду соблюдать дисциплину, кому-то подчиняться, перед кем-то отчитываться – что да как. А так я сам себе командир. Это моё право, так и передай Лосеву. Прощай!

Потом вдруг на полдороги обернулся, подозвал к себе священника.

– Ты, вот что, Петя, – доверительно заговорил, касаясь руками рясы. – Прости, что я так… И по имени… Учти, если что, найди Прибыткова Кирилла Даниловича… С ним всё… Свой человек, кремень… Прощай!

Батюшка ещё долго стоял у колодца, смотрел, как решительно уходил бывший староста деревни Слобода, сын председателя колхоза в Вишенках, бывший первый комсомольский активист и бывший политический заключённый, лишённый в правах – «лишенец» Сидоркин Пётр Пантелеевич.

– Да-а, жи-и-изнь, – только и смог произнести священник, осенив крестным знамением уходящего гостя. – Храни тебя Господь.

Сидоркин направлялся к Прибытковым. Поговорит с Кириллом Даниловичем, и всё! Дальше – неизвестность, но она не пугала его, знает, на что идёт. Осознанно выбрал этот путь, выстрадал и не свернёт никуда.

Он уже принял решение, и никто не в силах, не в праве остановить его, отговорить, убедить в обратном. Он будет мстить! Это решено! Безоговорочно! Один! У него уже есть опыт, когда выходил с винтовкой, вот и теперь продолжит это дело, благо, сама винтовка спрятана за речкой в подлеске. Она надёжная, верная, ещё ни разу не подводила. В отличие от людей, она верна и преданна.

Надеяться на помощь партизан не станет, это его горе и это его месть. Тут не должно быть помощников, свидетелей. Он остаётся один-на – один со своим горем и со своей местью. Зачем свои проблемы перекладывать на чужие плечи? И он не слабак. Это кому-то могло показаться на первый взгляд, что он сдал, опустил руки. Не-е-ет! Это не так. Да, боль в сердце, душевные страдания, терзания останутся с ним до конца, до последнего дыхания он будет помнить о своих детках, о жене, о их муках… Это его личный крест, и нести эту ношу будет сам, какой бы трудной и тяжёлой она не была. И мстить будет лично!

Снег почти сошёл с полей, только в кустах, в лесу ещё лежал ноздреватыми сугробами, да и то за день под весенним солнцем и они исходили ручьями, к ночи становились меньшими, всё быстрее и быстрее сливаясь с землёй. На открытых солнцу проплешинах уже зеленью отдавала первая трава, в воздухе пахло сыростью, оттаявшей землёй.

Мужчина рыскал по округе, как волк, выискивая жертву. Одичал и сам стал походить, уподобился зверю не только в ненависти к врагам, но и своим внешним видом напоминал быстрее дикого человека, первобытного, чем человека разумного, современного. Длинные, немытые волосы свисали патлами. Давно небритая щетина превратилась в кудлатую, неряшливую бороду. Солдатский котелок, фляжка, пистолет в кобуре на ремне сбоку, сапёрная лопатка в чехле, винтовка с торбой за плечами, скатавшаяся кроличья шапка, грязные кирзовые сапоги и изодранные ватники с такой же телогрейкой, палка с рогатиной на конце дополняли его вид. Лишь раз в неделю приходил в колок, что напротив Иванова брода через Деснянку, долго лежал в кустах, высматривая, определяя для себя степень опасности. Только потом забирал кем-то оставленную заранее, подвешенную в расселине сожжённой молнией осины торбу с сухарями, шматом сала, горстью патронов к винтовке и снова исчезал в неизвестном направлении. Иногда в торбе находил шанежки, жёлтую головку сахара с детский кулачок, чистое исподнее бельё, коробок немецких спичек, завёрнутых в пергамент, свежую буханку хлеба. Тогда странная гримаса искажала лицо, человек то ли усмехался, то ли удивлялся, но откуда-то изнутри его тела вырывалось что-то наподобие хрюканья, глаза загорались точно так же, как и в тот момент, когда он видел сражённого выстрелом врага. Никогда не ночевал на одном и том же месте, как никогда не организовывал и засады с одного места. Всегда для этих целей выбирал новое, новый способ, с каждым разом всё более изощрённый, надёжный, верный. Весь приклад винтовки изрезан мелкими зарубками, что оставлял человек после каждого удачного выстрела. Оптический прицел аккуратно замотан шинельным сукном, перевязан бечёвкой. Видно, что к оружию мужчина относиться очень бережно, особенно к прицелу.

Ему нравилось пристраиваться в тыл к наступающим на партизан немцам, и сзади спокойно расстреливать ненавистных врагов. То заходил с флангов, он это проделывал уже не один раз, но, видно, немцы тоже раскусили его тактику, пришлось искать другой, более надёжный способ уничтожать фашистов.