Юрий Корчевский - Танкист

Взвод располагался в отдельной избе и численностью едва ли превышал обычное пехотное отделение. Павлу понравилось, как его приняли — накормили досыта и отвели койку.

Половина военнослужащих взвода была в красноармейской форме, но без погон — как Павел. И оружия они не имели — в отличие от тех, кто носил погоны. Как позже узнал Павел, это были два водителя и два радиста.

Утром, после подъёма и завтрака Павел с тремя сотрудниками выехал на передовую. Машина — полуторка ГАЗ-АА имела крытый железный кузов, называемый кунгом. На крыше машины стояли два огромных громкоговорителя. В кунге же стояла усилительная аппаратура.

Добравшись до места, провожаемый злыми взглядами пехотинцев, водитель укрыл машину в лесочке метров за сто от передовых траншей.

— Чего они на нас так смотрят? — удивился Павел.

— По установке немцы часто открывают артиллерийский или миномётный огонь, и пехоте сильно достается. Потому и не любят нас, — философски заметил Сергей, старший спецмашины. — Мы иногда машину подальше от передовой ставим, а динамики выносим прямо за передовые траншеи. Машина-то цела остаётся, а динамики вдрызг разбивает. По звуку немцы стреляют. Да сейчас сам увидишь.

Рукоятками изнутри рупоры громкоговорителей развернули в сторону немцев. Сергей прокашлялся, прочищая горло. Двигатель машины работал на холостом ходу, от усиленного генератора запитывалась аппаратура.

Когда прогрелись лампы, Сергей поставил на патефон грампластинку. После краткого шипения зазвучал «Синий платочек» в исполнении Клавдии Шульженко. Сидеть в кунге было ещё терпимо, но на открытом воздухе звук просто оглушал.

Выстрелы как с нашей, так и с немецкой стороны стихли — обе стороны слушали музыку. Не часто солдатам на войне удаётся послушать песни. Напевность и мелодия были близки солдатскому сердцу.

— Ты говорил — стрелять будут, а тут тишина, слушают.

— Это пока музыка звучит. Немцы ещё нашу «Катюшу» любят. Иногда, когда близко к передовой стоим, даже кричат из окопов: — Рус, «Катюша»!

— А вы?

— А что мы? Ставим. А потом по микрофону текст зачитываем. Из штаба нам разведданные приносят, на каком участке фронта какая дивизия или полк немецкий стоит — обращаемся конкретно к ним. А когда разведчики немца в плен берут, так и вовсе хорошо. Рассказываем, что он в лагере для военнопленных, что для него война закончилась. Его кормят, он спит в тёплой казарме, а не в сырой землянке. Даже иногда нормативы питания для военнопленных зачитываем. Упираем на то, что какой-нибудь Вилли из второго взвода третьей роты после войны вернётся живой к своей семье, к детям. Немцы сентиментальны, и это действует.

Хм, пожалуй насчёт сентиментальности и нежных чувств Сергей хватил через край. Павел воевал и на нашей, и на немецкой стороне, и мог сравнить. У солдат было одно желание — остаться в живых, ну а потом желания поменьше: сходить в баню и вымыться, поесть досыта и, желательно, горячего, а ещё у старшины новые сапоги получить взамен разбитых. О доме вспоминали только по ночам, да и то редко. А уж когда солдат с передовой в тыл отводили, и вовсе был праздник. Можно было посмотреть кино на кинопередвижке, с женщинами поговорить, выпивку найти. Простые желания, не до жиру.

После «Синего платочка» поставили «Катюшу».

— Сергей, а у немцев такие машины есть?

— Есть! Мы же у них и переняли. Они «Лили Марлен» крутят и листовки-пропуска забрасывают. На одной стороне — текст с обещаниями, на другой — на русском и немецком текст пропуска, типа «Иди смело к нашей передовой и держи пропуск в руке».

— И что? Уходят?

— Иногда бывает. В первые месяцы войны чаще, а сейчас давно не слышал.

Война поворачивалась к Павлу новой, неизведанной до этого стороной. Он полагал, что знает о войне всё, но оказалось — заблуждался.

Музыка закончилась. Сергей взял в руки микрофон и стал зачитывать текст обращения к немецким военнослужащим. Надо сказать, что Павел, прослушав текст звукового обращения, разочаровался. Это был набор идеологических штампов, на которые мог купиться только контуженый.

После того, как текст был зачитан, Сергей стал быстро убирать пластинки, закрывать патефон и выключать усилитель.

— Ты чего торопишься?

— Дислокацию менять будем. Нас уже наверняка засекли, сейчас огнём накроют.

И правда. Машина дёрнулась и поехала. Но не успели они проехать и ста метров, как на то место, где стояла машина, одна за другой угодили четыре миномётные мины. Стреляла немецкая батарея. Когда они отъехали ещё немного, по передовой ударили ещё четыре мины.

— Понял теперь?

— Понял.

— И вроде тыловая работа. Вот сегодня без потерь обошлись, а бывает — и машину в клочья разнесут, и от бойцов — одни куски мяса. Я не пугаю.

— Чего меня пугать? Я в танке не один раз горел, а страшнее этого ничего быть не может.

Сергей округлил глаза.

— Так ты танкист? А сюда как попал? К нам же со знанием немецкого берут.

— Вот потому и попал, что немецкий как родной знаю. В плену был. В общем — долгая история.

Больше Сергей с вопросами не лез. У него-то всё хорошо, погоны на плечах, наган в кобуре — биография чистая.

Километра через два они остановились.

— Место здесь удобное. Овражек небольшой — там машину спрячем. А рупоры к передовой подтащим. Тяжеленные железяки, двоим приходится нести. Провод протянем и вещать начнём. Тут до немецкой передовой всего-то метров сто пятьдесят.

Машину загнали в ложбину. Немного дальше склоны её становились круче, а сама она — глубже. Действительно овраг.

Спотыкаясь и чертыхаясь, они подтащили громкоговорители к траншее.

Солдаты встретили их матерком. Однако у каждого своя служба.

Размотали бухту с проводом, подключились, и всё началось снова — заезженные пластинки с песнями, чтение текста. На этот раз читал Павел.

Он ещё не успел закончить, как немцы накрыли громкоговоритель из реактивных миномётов, прозванных на фронте «ишаками» за похожий на рёв ишака звук выстрела.

Когда обстрел закончился, пошли забирать динамики, но оказалось, что от наземного имущества — только жестяные клочья. Один залп шестиствольного «ишака» накрывал большую площадь.

— Ну вот, сглазил, — расстроился Сергей. — Придётся во взвод возвращаться. А других громкоговорителей нет.

— А тексты кто пишет?

— Политотдел армии. Мы переводим и читаем.

— Уж больно казённо.

— Есть такое дело.

— Факты нужны, и как-то поживее.

— Павел, ты думаешь, я в политотдел не обращался? Мне сказали — ты хочешь быть умнее партии? И я заткнулся.

— Понятно.

Сидят в штабе партийные чинуши, высасывают из пальца идеологически верные тексты и получают за это звания и ордена. А слушать то, что они пишут, невозможно. Но раз уж попал на такую службу, тяни лямку, стисни зубы и молчи. В конце концов, он человек подневольный, у властей на подозрении. Вроде врагом не называют, но и полного доверия нет. Павлу хотелось бы к танкистам, или, на худой конец — в пехоту. Там отношения проще, перед смертью все равны, последним куском хлеба делятся, последним патроном или самокруткой с махоркой.