Феликс Миронер - Ладога, Ладога...

— Помногу не давайте, для них это смертельно! — предупредил начальник эвакопункта.

И хоть дети плакали и просили, Чумакову пришлось захлопнуть сундучок. Он передал его начальнику эвакопункта:

— Возьмите, другим отдадите. Поехали.

Воспитательница посадила в кабину к Пете светленькую пятилетнюю девочку и темноволосого мальчика со взглядом старика — они были совсем слабы.

— Пусть они здесь едут.

— Тогда я наверх! — сказал Чумаков.

— Лучше вы их поддерживайте, а то они… — попросила воспитательница и усадила девочку Чумакову на колени.

А сама села в другую машину.

Петя тронулся с места.

Дверцы кабины были привязаны веревочками, чтобы в случае аварии было легче выпрыгнуть. Машина спустилась на лед.

Тут холодный ветер сек сильней. Девочка дремала на коленях у Чумакова, а мальчик, сидевший между Чумаковым и Петей, откинулся на спинку и смотрел перед собой сосредоточенными недетскими глазами.

— Тебя как зовут? — негромко спросил Чумаков.

— Константин Иванович Семенов, — привычно и без всякого интереса ответил мальчик.

— А лет тебе?

— Шесть — седьмой.

— Папа у тебя кто?

— Папа солдат.

— А мама?

— Мама умерла.

— А сестры, братья есть?

— Сестра Катя умерла, и тетя Зина умерла, и бабушка Соня умерла, — спокойно сказал мальчик. — Я тоже скоро умру.

— Кто тебе сказал?!

— Доктор. Если в течение трех месяцев не умру, тогда не умру.

Чумаков молчал, потом попросил Петю:

— Останови, посмотрю, как там.

Он выпрыгнул на снег, Петя слышал скрип его шагов, потом скрип досок кузова и голос:

— Ну что вы притихли, как мышата, пошевелитесь хоть! Ну, ну, потопайте ножками! — Он появился у дверцы кабины без полушубка, в ватнике, коротко сказал Сапожникову: — Давай свой полушубок!

Петя без слов снял полушубок и тоже остался в ватнике, Чумаков исчез и вернулся еще с двумя детьми. Сел. сказал Пете хрипло:

— Нажми-ка! — И умостив всех четверых, одного прикрыл полон ватника, другому стал отогревать руки дыханием.

Петя гнал машину навстречу колющему ветру. Чумаков, прижимая детей к себе, говорил:

— Приедете в теплую-теплую Среднюю Азию, а там дыни с корзину, арбузы с колесо, в арыках вода, как в ванне. Скинете пальто — и на песок, загорать. Стой! — попросил он Петю, выскочил из кабины.

Петя слышал сквозь порывы ветра его голос:

— Ну, потерпите еще немножко!

Чумаков вернулся в одной гимнастерке и еще с маленькой девочкой, лицо его сморщилось от стужи.

— Ватник скидывай! Три километра дотянем! И ушанку давай!

Поехали. Чумаков тормошил вновь посаженную:

— Скажи что-нибудь! Ну не молчи! Ну… как тебя зовут?

— Хлебуска… — с трудом разомкнув губы, сказала остроносая с глазами-бусинками девочка.

Уже виден был восточный берег и кресты Кобонской церкви, как вдруг мотор чихнул и заглох. Полуторка проехала несколько метров и остановилась.

— Черт, что такое?

Выскочили из кабины. В гимнастерках на ветру их обожгло морозом. Едущие вместе с ними две другие машины были далеко впереди.

Петя поднял капот.

— Что у тебя за машина! — в сердцах сказал Чумаков. — Свечи… Контакта нет! Отвертку! — приказал Пете и оглянулся на молчавший кузов. — Сейчас, дети, поедем!

Там едва слышно пошевелились.

Петя подал отвертку. Чумаков лихорадочно орудовал стынущими пальцами, крикнул:

— Заводи!

Мотор не заводился.

— Шланг продуй!

Петя поднес к губам резиновый шланг бензоподачи, отвернувшись от пронизывающего ветра, продул. Чумаков сел в кабину и безуспешно пытался завести мотор стартером.

— А ну, ручкой крутани!

Петя изо всех сил крутил ручку, пар валил изо рта — мотор молчал.

Чумаков спрыгнул на снег. Оглянулся — пусто вокруг на озере, ни одной машины не видно, только ветер метет снег.

— Пристыл мотор, греть надо!

Петя понял сразу. Насадил на заводную ручку свои толстые рукавицы, полил их из шланга бензином.

— Давай! — торопил Чумаков, присев на корточки. — Мертвых привезем!

Петя зажег рукавицы, обмотал конец ручки подолом гимнастерки.

Чумаков, пригнувшись, командовал:

— Дальше, правей! Под картер!

Рукавицы горели, металл ручки мгновенно передал жар, гимнастерка задымилась, руки больно прижгло. Петя скривился от боли.

— Ближе! Держи! — приказывал Чумаков.

Петя еле удерживался от вскрика. Чумаков вскочил в кабину, стал действовать стартером. Машина чихнула, мотор заработал. Петя бросил в снег зашипевшую ручку, топтал остатки рукавиц, тер снегом дымящуюся прожженную гимнастерку.

— Поехали, я к ним! — И Чумаков полез в кузов, где тихо, почти не шевелясь, сидели дети.

— Замерзнете, — сказал Петя.

— Ничего, под одной овчиной одним теплом согреемся! Жми!

У Пети нестерпимо болели обожженные ладони. Кое-как разместил детей в кабине, чтобы не упали с сиденья. Взялся за баранку, тронул машину и не смог вести. Оторвал покрытие волдырями ладони от баранки, дул на них. Машина вильнула и чуть было не врезалась в сугроб. Он обхватил баранку локтями, выровнял. И так локтями стал вести машину, кривясь, но не позволяя себе вскрикнуть. Машина шла, точно пьяная, а Петя видел только одно — приближающийся восточный берег, церковь Кобоны, где размещался эвакопункт восточного берега.

— Ты что, малый, окосел?! — шарахнулся прочь регулировщик.

Машина, взревев, вылезла на берег и остановилась в десятке метров от церкви. С паперти, поняв неладное, к ней бежали люди, санитарки.

Чумаков выпрыгнул из кабины с двумя детьми на руках, ноги у него не гнулись, глаза были страшные.

— Живые! Все живые! — крикнул он.

У него забрали детей, кинули ему на плечи тулуп. — Слышишь, Сапожников, наряд по кухне придется с тебя спять!

Петя, обессилев, лежал лицом па баранке — он был почти без сознания.

Санитарки бегом уносили в церковь миновавших Ладогу детей.

Зимним погожим утром по ладожскому льду с Большой Земли в Ленинград шли солдаты — длинные колонны солдат. Шли невдалеке от автомобильной трассы по целине, переваливая через торосы. Впереди — бывалые ладожские проводники.

У солдат были молодые раскрасневшиеся на свежем воздухе лица, добротная амуниция. В такт шагам покачивались винтовки. Впереди колонн лежал нетронутый снег, а позади оставалась вытоптанная множеством ног тропа.

— Пополнение Ленинграду! — проводил их взглядом, высунувшись из кабины полуторки, Петя Сапожников. — Теперь полегче будет!

Впервые за эту зиму он ехал в кабине полуторки пассажиром. Ладони его рук были перевязаны бинтами. А вел машину Коля Барочкин, одетый в новенький полушубок и высокие валенки. Он сочувственно поглядывал на Сапожникова.

— Невезучий ты, Петька.

— Зато ты везучий, — с завистью вздохнул Петя. — В Ленинграде бываешь… Что же мои-то молчат?