Иван Бережной - Записки разведчика

– Черемушкин, Митя, отходи! Ребята спаслись! — кричали хором разведчики.

– Прощайте, товарищи! — донеслось снизу.

– Отползай! Приказываю! — прокричал я, не узнавая своего голоса.

На этот раз подействовало. Черемушкин оттолкнулся от камня и начал ползти. Движения его рук были неуверенны, а ноги безжизненно волочились по земле.

– Да он ранен в ноги, — с ужасом заметил Гапоненко. — Я помогу…

Но помогать не пришлось. Рядом с Черемушкиным взорвалась мина. Когда развеялись пыль и дым, мы увидели опрокинутое навзничь, распростертое, безжизненное тело отважного разведчика…

За боем не заметили, как опустились сумерки. Колонна продолжала движение. Вершигора приказал нам с Карпенко оставаться на месте до утра, чтобы противник не смог организовать преследование.

Всю ночь напролет гитлеровцы освещали ущелье ракетами и обстреливали из пулеметов. Все же Гапоненко с двумя разведчиками удалось вынести тело Черемушкина. Оно все было искромсано пулевыми и осколочными ранами. Обе ноги ниже колен пересечены пулеметной очередью, в груди сквозное пулевое ранение, а голова, лицо и руки иссечены десятками осколков.

Смерть Черемушкина потрясла нас. Разведчики с обнаженными головами молча стояли возле тела друга. Молчание нарушил Рыбальченко.

– Когда мы вышли к реке, то ничего подозрительного не заметили, — говорил он сквозь слезы. — Прошли метров тридцать. Митя ушел вперед. В это время противник открыл огонь. Митя упал, отполз за камень и начал отстреливаться. Мы тоже бросились на землю. Лежим на ровной площадке у самой скалы. Даже укрыться негде. «Отходите», — крикнул Черемушкин. Леша Бородулин ему в ответ: «Ползи сюда. Вместе будем отходить». А Митя кричит: «Нас здесь по одному перебьют. Отходите! Это мой приказ. Потом прикроете мой отход». Начали отползать, меня щелкнуло в руку. Пули воют, не поднять головы… Выход подсказал Митя. Спустились в воду…

Я слушал Рыбальченко и все больше убеждался, что Черемушкин был ранен в ноги в самом начале боя. И раненым он думал не о себе, а о товарищах. Про ранение умолчал, зная, что раненого его товарищи не оставили бы. А это грозило смертью для всех.

– Эх, Митя, Митя, вологодский паренек, отважный партизан и лучший среди разведчиков, — шептал я, прощаясь с другом. — Знай же, боевой друг, что ты уносишь с собою и частицу моего сердца. Ты ушел из жизни с чистой совестью. Мы не забудем тебя, а за смерть отомстим врагу…

Всю ночь третья и разведывательная роты сдерживали натиск фашистов, которые наступали из долины. Не один десяток их нашли смерть в Зеленице. И лишь на рассвете мы сняли оборону и пошли догонять главные силы. Надо было торопиться. За ночь колонна могла уйти далеко, а в горах нагнать ее не так-то просто.

– Ничего, поднажмем и догоним, — успокаивал Федя Карпенко. — Они понесли раненых, а мы налегке.

Не прошли и километра, как дозорные остановились.

– Смотрите, — указал Гапоненко на камень, на котором мелом нарисована стрела в сторону движения колонны.

– Значит, идем правильно, — обрадовался Юра Корольков.

По-моему мнению, радоваться было нечему. Я думал: «Как мог появиться этот знак? Не может быть, чтобы Ковпак или кто иной из командиров распорядился обозначать для нас путь движения главных сил». Такого еще не было в нашей практике. Мы знали маршрут. Да если бы и не знали, то разыскали бы своих по следу. Правда, обоза сейчас не было и след иногда исчезал, но скоро мы его находили.

– Стереть знак и продолжать движение, — распорядился я. — Гапоненко, будьте внимательны.

Когда же на пути начали попадаться повешенные на деревья листки бумаги с такими же стрелами, стало очевидным, что это проделка фашистских лазутчиков.

– Быть всем начеку. Знаки уничтожать. Двигаться без остановки, — сказал я товарищам.

Карпенко ушел вперед со взводом. Вскоре там послышалась стрельба. Когда мы подошли, то увидели трупы двух гитлеровцев.

– Это их работа, — сказал Федя, указывая автоматом на трупы.

Но он ошибся. Знаки продолжали попадаться и дальше. Видимо, кто-то шел вслед за колонной или же в наши ряды проник предатель. Надо было быстрее нагнать колонну и предупредить командование. Легко сказать «быстрее», а как это сделать, если люди уже сутки, кроме воды, ничего во рту не держали, а в вещевых мешках только автоматные патроны и ни крошки съестного. У меня самого начали мельтешить желтые круги перед глазами. Идешь, а ноги подкашиваются.

Выйдя на перевал, разведчики увидели колонну, растянувшуюся тонкой змейкой у подножия горы. Над ней коршунами кружились самолеты. Доносились глухие раскаты взрывов.

Между нами и главными силами обширная делянка вырубленного леса. Решили не петлять по горам, а идти наперерез колонне. Первые двести-триста метров прошли сравнительно легко. Этот участок был очищен от леса и изобиловал ягодами. Хлопцы набросились на лесную малину и землянику. На ходу срывали ягоды и подкреплялись.

Чем дальше углублялись на делянку, тем труднее было идти. Сухие ветки и сваленные деревья загромождали склон горы. Наконец перед нами оказались сплошные лесные завалы. Что делать? Дальше идти тяжело, но как посмотришь назад – волосы дыбом становятся.

– Будь что будет, пойдем вперед, — решили мы единодушно.

Теперь уже никто не наклонялся за ягодами. Берегли силы.

Немало усилий пришлось положить, чтобы выбраться из ловушки, в которой мы оказались по собственной неосмотрительности… Колонну догнали лишь перед обедом. Она переправлялась через мелкую быструю речку и прямой тропой поднималась в гору.

На месте переправы нас встретили Сидор Артемович и Семен Васильевич.

– Потери есть? — нетерпеливо спросил Ковпак, когда мы с Карпенко перешли речку.

– Убит Черемушкин, легко ранен Рыбальченко, — ответил я.

– Об этом уже знаю… Жаль Черемушкина, — сказал Ковпак, провожая взглядом уставших партизан разведывательной и третьей рот. — Как это произошло?

Я подробно рассказал о засаде противника и бое.

– Могло быть хуже, если бы противник имел покрепче нервы и пропустил разведку, а удар нанес по главным силам, половины не досчитались бы, — сказал Ковпак, выслушав меня.

– Не уберегли такого человека. Коротенькая была его жизнь, но чистая, как родниковая вода. Жил честно, сражался отважно и погиб как герой, — с чувством сказал комиссар.

Руднев замолчал. Мимо нас проходили голодные, измученные непрерывными переходами и боями партизаны. Они настолько устали, что при налете вражеской авиации не рассыпались по лесу и не маскировались, а только ложились рядом с дорогой. В настроение людей закрадывалось безразличие.

– Безразличие – опасная болезнь, — сказал комиссар. — Это от голода… Надо убивать лошадей и кормить людей. Мы не можем допустить их духовной слабости… Вы сами-то ели сегодня? — неожиданно спросил Семен Васильевич, обращаясь ко мне и Феде.