Курбандурды Курбансахатов - Сияние Каракума (сборник)

Это подошёл хозяин дома. Тотчас же его окликнули с другого конца стола:

— Сапар Бердыевич! Тост ваш!

Сапар Бердыевич отошёл на своё место. Мне подумалось: на таких, как он, лучше всё-таки смотреть издалека. Тогда по крайней мере не слишком заметны бугорчатый нос бордового цвета, тёмные, расцвеченные золотыми коронками зубы, лысина, заботливо прикрытая волосами, зачёсанными от одного уха к другому. Издалека виден полненький шустрый человечек, обладающий к тому же завидным красноречием. Не красноречием ли в своё время вскружил голову Курбангозель? Иначе чем же? Ведь он намного старше её…

В ярко освещённой комнате было шумно и жарко. Подвыпившие гости разговаривали все разом, никто никого не слушал. Разговор крутился вокруг одних и тех же предметов: кого из руководящих работников республики уже сняли и за что, а кого — снимут в ближайшее время; где вскрыты очковтирательство и приписки, а где — хищения и на какую именно сумму.

Сапар Бердыевич переходил от одной кучки гостей к другой, стараясь не допускать слишком уж крутого поворота в разговоре; в то же время он явно был расстроен тем, что в его доме так откровенно и смело осуждаются пороки и промахи начальствующих лиц.

Курбангозель сидела чуть наискось от меня. В шёлковом кремовом платье с вышивкой алыми крестиками. Тёмно-каштановые косы уложены венцом вокруг головы. На смуглом овальном лице с морщинками-лучиками вокруг глаз и губ — сорок лет напоминают о себе, что пи говори — усталость. Она почти не принимала участия з общем разговоре, только время от времени перекинется словом с одной из своих соседок по столу. Да, конечно, не она — инициатор подобного рода многолюдных приёмов; они ей, видимо, давно наскучили. Но, приглядевшись внимательней, можно было заметить: тёмные, глубоко посаженные глаза Курбангозель загораются живым любопытством, когда её взгляд останавливается на ком-либо из гостей — безразлично мужчине или женщине, — которые недавно или впервые появились в этом доме. Что эго: ожидание? Надежда?

Я гляжу на Курбангозель, но не вижу того, что ищу, за чем пришёл.

А она между тем разглядывает моих соседей, и, наконец, — я инстинктивно чувствую, взгляд её приближается ко мне.

«Почему же тогда её называли… другим именем? Пожалуй, не подходит», — успеваю подумать я. Чтобы помешать ей разглядывать меня, — я не люблю пристальных взглядов, — тянусь за чайником. Курбангозель опережает меня:

— Здесь всё остыло… Погодите, я заварю свежего!

— Пожалуйста, не беспокойтесь! — прошу я. — Мне как раз хочется холодного…

Но она не слушает — почти выхватывает чайник у меня из рук.

— Ради бога, Маягозель!.. — вырывается у меня.

Р-раз! Чайник из её рук падает на стол, осколки вместе с распаренными набухшими чаинками разлетаются в разные стороны. Женщина медленно поворачивается ко мне: помолодевшая, с огромными встревоженными глазами:

— Вы… знаете это имя?!

О, я знаю не только имя.

…Полночь. В городке военного училища запела, зазвенела труба. Тревога. Курсантские роты из сада Кеши, что на западной окраине Ашхабада, были выдвинуты к границе песков. Приказ — зарыться в землю.

Не прошло и часу, как четвёртый взвод оборудовал полевую оборонительную линию. Единственный человек, которому не удалось закопаться, был Ораз. Он давно уже сбросил трёхпалые армейские перчатки. Обхватив черенок сапёрной лопатки обеими руками, он рубил мёрзлую глину, как топором. Но всё равно — дело почти не двигалось. То ли он был послабее товарищей, то ли почва ему досталась твёрдая.

— Что, гиджакист? Это тебе не смычком водить по струнам! — приподняв голову над бруствером окопа, окликнул Ораза сосед слева. Ораз промолчал, проглотил обиду. Полгода назад он окончил музыкальную школу по классу гиджака — туркменской скрипки. «Береги пальцы, — часто напоминал ему преподаватель. — Ты должен играть, как Шукур-бахши на дутаре, у тебя редкий талант».

Саднили мозоли на ладонях. Ораз изо всех сил рубанул лопаткой — и озябшие растёртые руки не удержали черенка. Лопатка чиркнула по мёрзлой земле, отскочила и ударила его прямо в висок. Он ничего не чувствовал кроме звона в ушах, тьмы перед глазами. Не слышал он, как рядом кто-то крикнул:

— Санитары! Эй, раненого возьмите!..

— Аманова, Февралева, Штрамбрандт, Клычмамедова! Раненый в первой линии окопов. Эвакуировать в тыл! Ползком, вперёд!..

— Счастливый парень! — присвистнул, не переставая окапываться, тот самый курсант, что подшучивал над

Оразом. — Минимум на неделю в санчасть, ни физзарядки, ни строевой.

Оразу стыдно было смотреть на белый свет. Он закрыл глаза и подумал:

«Счастливый, как же! Сам себя покалечил. Без войны»… Где-то рядом голосили петухи, точно соревнуясь — кто кого перекричит. Басовито запел гудок шёлкомотальной фабрики. Ему откликнулась сирена тепловоза.

Курбангозель Аманова, помогавшая перевязывать, только теперь разглядела парня: пунцовые алые губы, над верхней темнеет пушок. «Неловкий какой»… — подумалось ей. И почти в то же мгновение она ощутила неведомое прежде, но такое сильное желание — прижаться лицом к губам этого незнакомого юноши. Она провела рукой по его щекам, поправила повязку — и отдёрнула руку… «Стыдно! Не смей!»

Но и этого прикосновения оказалось достаточно, — он всё понял. Словно разряд электрического тока прошёл по его телу. Впервые в жизни девичья рука коснулась его с затаённой лаской.

— Чего ты? — спросила Тамара Штрамбрандт, глянув на переменившееся лицо подруги. — Бери носилки.

— Сейчас.

…— Горячий! Обожглась. — Гозель Аманова подула на пальцы, не обращая внимания на возгласы сожаления.

— Ничего-о! — пробасил изрядно накачавшийся бородатый студент. — Где пьют, там и бьют.

— На счастье, милая, на счастье! — затараторила пожилая, не по возрасту напомаженная женщина.

Соседка её тотчас подхватила:

— Конечно, чего там жалеть! — Потом добавила, наклонившись к уху напомаженной: — А всё-таки лучше бы разбился стакан. Какая ему цена? Рубль. А чайник такой красивый…

— Наша Гозель Амановна и так счастливая, — горячо заговорила ещё одна женщина рядом с Хасиет-эдже. — Муж столько зарабатывает. В доме сама хозяйка — ни свекрови, ни снохи.

— Чайник жалко, — вставила тётушка Хасиет. — На свадьбу сервиз подарили.

— Всё равно. На счастье, Гозель Амановна! — крикнул кто-то из другого угла.

— На счастье?! — Курбангозель на секунду замерла. Потом быстрым движением смахнула со стола на пол тарелку, другую — всё из того же свадебного сервиза. — Пусть тогда счастье будет полнее!

Кинув в мою сторону неприметный для окружающих взгляд, Гозель Амановна выскользнула из комнаты.