Курбандурды Курбансахатов - Сияние Каракума (сборник)

ОТДЖА

Детство, детство… Каким значительным в твои годы кажется каждое событие! Насколько просто выполнимо любое желание, стоит лишь стать взрослым!

Дети часто мечтают о своём будущем. «Вот когда я вырасту…»

Я, например, всегда сердился, что меня не принимали всерьёз: «Маленький ещё, ничего не понимаешь», — и гнали прочь. А мне очень хотелось участвовать во взрослом разговоре, особенно если речь касалась меня. Получалось странно: моё будущее обсуждали без меня! Обидевшись, я забирался в какой-нибудь тёмный угол и шептал: «Вот, погодите, вырасту…»

Время это пришло. Закопчена десятилетка. Позади университет. Наивными кажутся теперь мечты детства, справедливыми слова отца с матерью. Оглядываясь назад, я без оговорок принимаю извечную истину: чем больше человек узнаёт, тем яснее становится, что он многого ещё не знает.

Жизнь моя сложилась удачно. Что такое недостаток в доме, я и понятия не имел. Родился и вырос в мирные счастливые дни. (Это я, конечно, сейчас понимаю. А в детстве казалось, что каждый день соткан из тысяч несчастий и несправедливостей.) Отец мои был фронтовиком, но рассказывать о войне не любил. Говорят, и в тылу это было трудное время — голодное, страшное. Этого я не знаю, так как родился после воины. Правда, моё появление на свет прошло не совсем удачно — и я и мама долго болели. Но, к счастью, оба остались живы. А вот братьев и сестёр, как у других ребят, у меня не было — это да. «Ничего, — говорила мама, — нам и одного сына достаточно. Был бы лишь жив-здоров!»

Мне очень хотелось оправдать её желание: вырасти здоровым и сильным. Но, как говорят, мальчик плачет, а тутовник зреет в своё время. Мама сядет, бывало, обнимет меня и приговаривает: «Ах ты, мой ягнёночек! Как он быстро растёт. Скоро станет большим, мой сынок, будет лучше всех, умней всех!»

Счастье моё, что не зазнался я тогда, не возомнил, что и впрямь умнее других. А предпосылки для этого были: учился я хорошо, здоровьем и силой был не обижен.

Однажды мне случилось услышать, как учитель в разговоре с мамой сказал обо мне: «Сообразительный, умный мальчик. Но с ленцой». Вот уж, действительно, в точку попал! Эта «болезнь» и сейчас со мной, из года в год тащится следом. Старею, а она молодеет и всё больше прибирает меня к рукам. Бывали дни, когда я приходил в школу, не выполнив домашнего задания. Часто это сходило с рук: то не вызовут к доске, то даст кто-нибудь списать. Порой даже умудрялся совсем не появляться в школе — до учёбы ли, если в селе случилось что-то интересное.

Между соседним селом Сингекли и нашим находился большой хауз. По правде говоря, просто большая яма, всегда наполовину заполненная чем-то похожим на нефть. И вот однажды яма загорелась. Что там было! Клубы чёрного дыма смешались с багровыми языками пламени. Казалось, горит село Сингекли. Вокруг хауза шум, галдёж.

Огонь не утихал до самого вечера, и мы весь день глазели на пожар. А на следующее утро нас всех вызвали к новому директор ушколы. (Надо же, чтобы такое случилось при новом директоре! Старый бы простил, а этот…). Он не стал беседовать с нами в своём кабинете, нет. Он выстроил в шеренгу всю школу, а нас поставил напротив. И стал стыдить.

Щёки мои горели, я чувствовал себя, будто стою на саксауловых угольях. Угрозам директора выгнать нас из школы я не верил. Но ведь мой позор видела Отджа!

Отджа! Когда вспоминаю её, радость и тихая грусть наполняют всё моё существо. Что же в ней было такого особенного? До сих пор не знаю и понять не могу.

Отджу, как и всех девчонок в детстве, я презирал. Точнее, старался не замечать её, как не замечают камешек на дороге. Попадёт он под ноги — оттолкнут его и пойдут дальше, не задумываясь. Камень своего отношения к этому не проявляет. Девчонка же постоянно лезла ко мне, старалась всеми силами вывести из терпения. Выдержка нужна была, чтобы не надавать ей по шее.

Семья Отджи перебралась в наше село из песков, из местечка Онгаллы. И, будто лучшего места не нашли, стали свой дом строить рядом с нашим. Ну а пока свой не закончили, жили, конечно, у нас. И Отджа стала расхаживать по дому, словно хозяйка. За всё хватается, всюду суёт свой нос. А моим родителям, оказывается, это очень нравилось. «Хорошая хозяйка будет, — приговаривали они, хитро улыбаясь. — Трудолюбивая».

Не понимал я взрослых — что в этой Отдже хорошего? Она, ничуть не стесняясь, утиралась нашим полотенцем (да ещё норовила взять чистое!), пила воду из нашей кружки (самой моей любимой!). А ложась спать, старалась схватить и положить под голову мою подушку. Этого уж терпеть я не мог.

Мама, услышав писк Отджи, спешила ей на помощь, выпроваживала меня из комнаты.

— Ах, как некрасиво! Ну можно ли быть таким дикарём?

Если бы меня тогда спросили, кто мой самый злейший враг, я бы без раздумья ответил: Отджа!

Всему бывает конец. Родители Отджи закончили строительство дома, устроили новоселье, и я избавился от докучливой девчонки. Она больше не мельтешила в нашем доме. По-прежнему каждый день я встречал её в школе. Но там было проще не замечать её, что, как мне казалось, я с большим искусством и делал,

Но однажды…

В тот вечер мы долго бегали наперегонки с ребятами и я, сильно уставший, брёл домой, еле передвигая ноги. Вдруг вижу, возле нашего дома кто-то стоит. И плачет. Подхожу ближе: Отджа!

— Ты что? — спрашиваю её.

А она, вместо того, чтобы ответить по-человечески, заревела в голос.

— Побил кто? — опять спрашиваю.

Плачет, не отвечая.

Пока я пытался выяснить у Отджи причину её слёз, взошла луна. И чудо чудное случилось с Отджой. Я не узнавал её: смуглое лицо покрывала загадочная белизна, глаза, наполненные слезами, сияли, как звёзды. Она была почти такой же привлекательной, как красавица кукла, которую я видел в магазине.

Что-то смутное, непонятное и тревожное шевельнулось в моём сердце. Но тут из соседнего двора раздался голос:

— Иди домой!

Девочка не шевельнулась. Я, как можно ласковей, сказал:

— Иди, Отджа. Нехорошо, что ты здесь плачешь.

Она глубоко вздохнула и сразу же направилась к своему дому, — будто не приказ матери, а моё желание было для неё решающим.

Я поинтересовался у соседки, что это с Отджой?

— Э, Шамурад-джан, — ответила она, — девчонка сама виновата. Так стукнула своего братишку кочергой, что у того шишка на лбу вскочила. Мало ещё ей досталось.

То, что Отджа ударила брата, конечно, не красило её, но изменить своего нового мнения о ней я уже не мог. Впервые, засыпая, я пожалел Отджу. А наутро, увидев, что она смеётся, обрадовался.

С того времени всё и началось. Я должен был в течение дня хотя бы увидеть её или услышать её голос. Иначе мне становилось не по себе.