Гюнтер Хофе - Заключительный аккорд

— Учитывая сложившуюся обстановку, будем пользоваться следующей легендой: на нас неожиданно напали партизаны, обстреляли из миномётов. Наш автомобиль разбит вдребезги. Раненого мы вынесли на руках. Всё остальное — как договорились ранее. Недалеко от штаба корпуса находится полевой госпиталь.

— А куда мы денем Шпелингера?

— Оставим в госпитале. Его нужно вылечить.

— Но как мы перенесём его через минное поле?

Несколько секунд все молчали, потом Бендер нарушил тишину.

— Приказ нужно выполнить! — решительным тоном заявил он.

Шоссе оказалось пустынным: ни машин, ни повозок. Разведчикам пришлось идти пешком и нести своего раненого товарища. Близился рассвет, когда они услышали шум машин. Видимо, шла колонна автомобилей.

— Будем надеяться, что они не проскочат мимо нас не остановившись, — заметил Хейдеман. — А может, нам лучше в кювете спрятаться?

— Опять прятаться, товарищ Хейдеман? — спросил Григорьев. И хотя ещё не совсем рассвело и рассмотреть выражение его лица было невозможно, но по одному тому, как были сказаны эти слова, угадывалось, что Григорьев усмехается.

Хейдеман посигналив карманным фонариком, размахивая рукой, в которой держал его, словно боясь, что в него могут стрелять.

Через минуту послышался скрежет тормозов, а затем хлопнула дверца остановившейся машины.

— Халло, камараден! — громко крикнул Хейдеман. — Здесь солдаты войск СС! — Фонарик он держал высоко над головой.

— Поднимите руки и подойдите ко мне вы один! — громко, чтобы перекричать шум мотора, произнёс кто-то.

На фигуре Хейдемана скрестились лучи двух фонариков, ослепили его, Хейдеман весь напрягся, взял себя в руки.

«Кто знает, не нажмёт ли гитлеровец, который приказал подойти поближе, на спусковой крючок… Сколько мужества нужно иметь, чтобы побороть собственный страх! А жить так хочется…» Хейдеман поднял руки и решительным шагом направился к машине. Автомат он оставил в положении «на грудь», чтобы можно было в любой момент открыть огонь.

— Унтерштурмфюрер Хайде, из группы особого назначения Второй армии! — отрапортовал он.

Дула направленных на него автоматов отвели в сторону.

Вперёд вышел какой-то майор и спросил:

— Сколько человек в вашей группе?

— Кроме меня гауптштурмфюрер Хельман и трое солдат. Один из них тяжело ранен.

— Где они? — недоверчиво спросил другой голос.

— Там, где только что стоял я.

— Так, так…

— Раненого необходимо немедленно отправить в лазарет!

У Хейдемана отобрали автомат и пистолет, приказали идти вперёд и показывать. Он чувствовал, что его держат на прицеле.

— В районе бесчинствуют партизаны, поэтому приходится прибегать к особым мерам предосторожности, унтерштурмфюрер.

— Кому вы это объясняете, чёрт возьми!

Спустя полчаса Шнелингер уже лежал, укутанный в одеяло, в кузове грузовика на ящиках с боеприпасами. Лежать на них было неудобно, углы ящиков причиняли раненому сильную боль. Шнелингеру показалось, что прошла целая вечность, прежде чем машина, в которой его везли, остановилась перед бараком с красным крестом.

«По всей вероятности, Шнелингера, как обершарфюрера СС, оставят здесь, — подумал Руди Бендер. — Однако другого выхода у нас нет. Он должен выдержать. Он горняк, и будем надеяться на его выносливость».

Капитан медицинской службы доктор Гана Гейнц Цибарт явно тянул время.

«И нужно же, чтобы этого раненого обершарфюрера, нуждающегося в срочной операции, и вдобавок ко всему эсэсовца, принесли сюда перед самым завтраком! — недовольно поморщился доктор. — Сначала им могли бы заняться сами санитары. Занесли бы в книгу раненых его фамилию, звание, из какой он части, охарактеризовали бы ранение, спросили бы, когда и куда был ранен раньше…»

Яйца оказались сварены всмятку, мёд отливал золотом, белый хлеб — свежей свежего. И откуда только ухитряются доставать такие вкусные вещи на шестом году войны? А ведь он, капитан, за подобные деликатесы платит денщику по ценам мирного времени, и ни на грош больше. Если денщик не хочет попасть в санроту, которые довольно часто бросают на фронт, в самое пекло, пусть и впредь так же действует.

В дверь дважды постучали. На пороге стоял широкоплечий гауптштурмфюрер.

— Разрешите? Я Хельгерт. Ваши люди сказали мне, что вы очень заняты. Вот я и решил полюбопытствовать, чем вы тут занимаетесь.

Цибарт покраснел как рак и несколько растерялся, не зная, как ему себя повести: то ли разозлиться, то ли прикинуться очень занятым. Быстро взвесил все «за» и «против», он решился на нечто среднее.

— Садитесь, гауптштурмфюрер. Перекусите немного, а я тем временем посмотрю вашего человека. Собственно, что с ним случилось?

«Главное сейчас — показать себя твёрдым, — подумал Хельгерт, — пусть почувствует, что имеет дело с СС».

— Его машина была разбита, а самого его через борт выбросило на землю. Повреждено бедро. Возможно, что помимо этого у него сотрясение мозга, — ответил Хельгерт.

Проговорив это, Фриц спокойно уселся на предложенный ему стул и, бросив сквозь зубы «спасибо», принялся за еду.

Цибарт с облегчением вздохнул. Он понимал, что эсэсовцев не следует раздражать раньше времени, что чем ближе к границам рейха война, тем меньшее значение имеют звания скромных офицеров вермахта, не говоря уже о медиках. Капитан встал и вытер губы салфеткой.

— Я пришлю вам чашку свежего кофе с денщиком. — Он не спеша снял с себя френч и облачился в белый халат. — Завтракайте основательно. Для меня это особая честь.

— Поторопитесь, доктор, у меня мало времени. — Голос Фрица прозвучал строго.

«Эти тины, — думал доктор, выходя из комнаты, — ничего не умеют, кроме как бить, резать да грубиянить. Они ослеплены собственным зазнайством, а об образовании и не помышляют. Это значит, что и сами-то они ходят по острию ножа».

Доктор, громко стуча сапогами, шёл по бараку. Послышалось резкое щёлканье каблуков, и унтер-фельдфебель доложил:

— Господин капитан, новенький лежит вон там!

Трое эсэсовцев, усталых, с покрасневшими глазами, смотрели сквозь раскрытую дверь, верхняя половина которой была застеклена, на раненого товарища. Кивками они подбадривали раненого, который отвечал им благодарным взглядом.

Шнелингер неподвижно лежал на операционном столе, Левая штанина была разрезана и закатана.

Унтер-фельдфебель скальпелем разрезал пропитанные кровью бинты и довольно грубо сорвал их.

Цибарт профессионально осмотрел рану. Кусок дерева вошёл в тело под коленом, скользнув по кости, и вышел наружу в пятнадцати сантиметрах от бедра. Рана была не особенно опасной, но, видимо, раненый потерял много крови.

— Больно, когда я вот здесь надавливаю? — спросил капитан раненого.