Борис Крупаткин - Поют черноморские волны

Опережая резкий звук сирены, военные катера лихо мчатся в ореоле морской пены в сторону Приморского бульвара, где в другой уже бухте и в открытом море ждут их корабли.

— Дедушка, покажи, где стоял «Красный Кавказ»… — Валерик прикоснулся к моему плечу.

Мы спускаемся к самому морю, на деревянный причал пристани, ощущаем влажное, свежее, трепетное дыхание волн.

— Видишь, напротив мысок, Павловский мысок называют его. Там и стоял он всегда… — Валерик впился глазами в этот ничем сейчас не примечательный мыс, и я убежден, что он видел, несомненно видел мой крейсер: столько раз я рассказывал о нем внуку, показывал десятки рисунков и фотографий корабля.

— Там, напротив, обычно стоял он. Самый красивый, самый новый, самый мощный советский военный корабль! — Я не мог иначе говорить о «Красном Кавказе», и Валерик уже давно привык к этому. Но тут, на Графской пристани, где, кажется, сам воздух овеян славой Черноморского флота и волны неумолчно поют о кораблях-героях, внимание внука рассеивалось. Вот, совсем рядом, рукой подать, гребни волн осторожно касаются мемориальной доски на правой стенке пристани — в память «Червоной Украины». Крейсер — родной брат «Красного Кавказа» — погиб здесь, у Графской, в ноябре 1941 года, в неравном бою с вражескими самолетами. В этих водах, бок о бок со старым морским богатырем — линкором «Парижская коммуна», прославили свои боевые флаги новый крейсер «Красный Крым» и лидер «Ташкент», а на самом памятном Павловском мыске белеет в зелени обелиск в честь героев легендарного эсминца «Свободный»…

Как-то на уроке рисования Валерик изобразил однажды, как гибнет в бою весь в огне этот эсминец. Только кормовой мостик с зениткой виден в волнах, и последний матрос «Свободного» продолжает вести огонь и сбивает фашистский самолет…

Но мое первое знакомство с «Красным Кавказом» произошло задолго до Великой Отечественной, и тогда наш крейсер был действительно самым новым, самым мощным, а уж самым красивым он оставался всегда. (Об этом скажут на этих страницах и другие авторитетные свидетели.)

— Смотри! — воскликнул Валерик. К причалу пристани подлетел, развернулся боком и мгновенно пришвартовался командирский катер. На корме у бело-голубого военно-морского флажка застыл матрос в парадной форме. Ни качка, ни развороты не могли пошатнуть его. На катер уверенно шагнули с берега несколько командиров. Раздалась негромкая команда, и изящное судно так быстро отшвартовалось и рванулось вперед, что уже через несколько секунд только неподвижная фигура матроса на корме едва виднелась над пенистым следом. Метнулись над волнами ленточки его бескозырки, и катер исчез в сверкающем море.

— Вот бы прокатиться на таком, — мечтательно проговорил Валера, и глаза его заблестели.

— Как раз на таком я и прибыл тогда на «Красный Кавказ». И как раз отсюда же, с Графской пристани…

Внук посмотрел на меня долгим взглядом, и нетрудно было догадаться, о чем он думал, стоя рядом со мной над севастопольской бухтой.

То были тридцатые годы, когда все было первым: первая пятилетка, первый трактор, первый колхоз… Военно-морской флот получал со стапелей советских заводов первые советские крейсеры и эсминцы и готовился к дальним плаваниям. Над военным флотом шефствовал комсомол, и не было на кораблях важного события, в котором не участвовали бы и шефы. Так, летом 1933 года с группой комсомольских работников и журналистов довелось мне приехать в Севастополь для участия в большом походе флота.

Нас тепло встретили, одели в легкие синие кителя морского покроя без всяких знаков различия (их вообще тогда было очень мало — погон еще не носили, у командиров на рукавах были лишь нашивки и звезды). Особенно приятно было надеть морские фуражки с белым верхом и серебряным крабом… Мы сразу стали казаться (самим себе, конечно!) настоящими морскими волками.

Меня определили в распоряжение редактора флотской газеты «Красный черноморец» Павла Мусьякова. Очень высокого роста, он был виден издалека, а еще раньше был слышен его звонкий голос, тоже очень высокого тембра. Мусьяков сильно заикался, но так выразительно жестикулировал, что многие незаконченные фразы, повисая в воздухе, все-таки не делали его речь непонятной. Свое первое и самое прочное знакомство с Севастополем и флотом я получил через Павла Мусьякова и никому не желал бы лучшего наставника. Мы в первые же дни исходили и изъездили весь город, повидали все его памятники и памятные места, побывали на кораблях. Наверное, это было хорошей подготовкой к морскому походу.

То, что редактора флотской газеты знали всюду, где бы мы ни бывали — в учебном отряде и на линкоре, в политотделе соединения и на маленькой подводной лодке, — не удивляло. Мусьяков был здесь своим уже много лет. Впечатляло умение комиссара говорить с людьми. Он мог обменяться несколькими словами с большим командиром (с широкой золотой нашивкой на рукаве), быстро доведя до конца короткий деловой разговор, заикаясь и не закончив фразу. Но никогда я не видел, чтобы Мусьяков на ходу разговаривал с рядовым матросом. Всегда находилось у него время для душевной беседы, если нужно было — уходили в сторонку и долго прохаживались или садились, пристроившись где придется… Достаточно было увидеть, как встречали и провожали Мусьякова краснофлотцы, как крепко жали его руку, чтобы понять: приходил друг.

Видимо, присмотревшись ко мне, Мусьяков на третий день пребывания в редакции вдруг сказал:

— Словом, вот так. На корабли переедем завтра. Поход флота скоро. Наша редакция идет на «Парижской коммуне». Мощный линкор, но старый, тебе не будет интересно. Договорился в политотделе бригады крейсеров, — ты пойдешь в поход на «Красном Кавказе». Это новейший корабль — завтрашний день флота. Пока в печати его не называем. Пишем — «Крейсер Н». Что будешь делать? Вместе с товарищем Ворсистым выпускать газету.

— Стенную? — спросил я. Мусьяков рассмеялся:

— Зеленый ты, брат. Стенгазета — это самодеятельность. Никто за краснофлотцев не танцует, не поет, не рисует газеты.

Редактор вынул из стола листок — чуть больше тетрадной страницы. Это была маленькая газета, густо населенная печатным шрифтом, «шапками» и даже крошечными клише. Заголовок гласил: «Б о е в о й д о м е с т а!» Орган бюро коллектива ВКП(б) крейсера Н».

Я никогда не видел такой газеты, долго рассматривал ее и, вернувшись к заголовку, вслух вопросительно прочел: «Боевой до места!»

— Удивляешься? — проговорил Мусьяков. — Подучиться надо бы, на флот едучи. Тогда знал бы, что сие значит. Это морской сигнал. И смысл его примерно таков: дойти в полной боевой готовности до места назначения. И выполнить любое задание… Разумеешь? Боевой — до места! Это и тебя касается, друг, коль идешь в поход на боевом корабле.