Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо

— Кому нужен? — возмутился министр пропаганды. — Или ты забыл выстрел в Потсдаме?

— Случайная пуля!

— Болван! — Хаит выразил, наконец, таившуюся весь вечер злобу против нагловатого шефа эскулапов. — Твой глупый язык давно пора укоротить. И боюсь, что это произойдет скоро. Во всяком случае, с моей помощью…

— Братья, — остановил вновь вспыхнувшую ссору полковник. — Не надо… Давайте лучше пить. Только пить… Я беру свой отказ обратно. Где мой фужер?

Колеса неистово стучали на стыках рельс — поезд пролетал какую-то станцию или разъезд, — когда Рут откатила решительно дверь и шагнула в купе. Шагнула и замерла. В глаза ударил мрак, неожиданный мрак: она ясно помнила, что уходя оставила верхний плафон горевшим. Сейчас он не светил, задрапированное окно не пропускало ни одного лучика и купе казалось черной бездной. Она невольно потянулась к выключателю, щелкнула, но свет не появился.

— Вилли! — позвала она тихо мужа. — Почему темно?

В ответ прозвучало непонятное:

— Тсс…

Чья-то рука, наверное Каюмхана, прогнала дверь назад, и не только прогнала, повернула ручку замка, закрыла его.

Он скрывает себя, — догадалась Рут. — Это естественно. За ним следят… Чуточку успокоенная, она опустилась на диван слева, нащупала плед, брошенный ею, разгладила сборки.

— Зачем ты рискуешь? — заговорила Рут. — Здесь столько людей, и все знают тебя… Лучше было бы другим поездом…

Ей опять напомнили:

— Тсс…

— Хорошо, хорошо… Но нас никто не слышит!

Внезапно мелькнуло недоумение.

— Постой! Как ты попал сюда? Ведь мы уехали раньше. Следующий поезд идет через шесть часов… Или тебя подбросили в Дрезден на машине? Ну, объясни же!

Муж кашлянул. Очень тихо и как-то хрипло, совсем по-чужому.

— Ах! — вскрикнула Рут. — Кто здесь? — Она хотела кинуться к двери, но ее остановила чья-то рука, видимо, та рука, что закрыла замок.

— Ваш старый знакомый… — прозвучал голос в темноте.

Знакомый! Теперь она узнала этот голос. Осенний лес… Сосны… Второй километр перед поворотом на Потсдам…

— Вы?! Опять вы?

Темнота отозвалась новым покашливанием, а потом словами:

— Как чувствует себя муж? Не жалуется на сердце?

Ей не хотелось возвращаться к прошлому, да еще теперь, в этом вагоне, где она была хозяйкой, «шахиней» была! Стоит только крикнуть, и тотчас прибегут туркестанцы, полковник прибежит, они растерзают этого наглого человечка, разметут в пыль. Но она не крикнула. Не позвала туркестанцев, ничего ровным счетом не сделала для собственного спасения. Напротив, подавила в себе протест и почти через силу ответила. Очень холодно, будто губы ее окаменели:

— С сердцем у него ничего… а вот горло пошаливает по-прежнему…

— Ну вот, — уже веселее откликнулась темнота. — Теперь мы поняли друг друга.

— Вы поняли! — уточнила Рут. — Я играю в жмурки и даже не представляю себе, кто мой партнер.

— А это важно?

— Безусловно. Во всяком случае, любопытно.

— Немного терпения, фрау Хенкель… А теперь — к делу! Вы узнали что-нибудь о друзьях унтерштурмфюрера?

— Друге, — внесла ясность Рут.

Темнота выразила недовольство. Она способна была проявлять эмоции.

— Три друга находились почти постоянно на втором километре, и вы должны были их видеть…

— Три?! — несколько разочарованно повторила «шахиня». — Он говорил об одном…

— Теперь и мы можем говорить об одном. Двух уже нет, — пояснила темнота. — Об одном по кличке «лайлак», то есть аист…

— Аист? — удивилась Рут. Удивилась не кличке, а самому слову, сочетанию звуков, составляющих его, — они показались ей знакомыми. «Лайлак!» Кажется, Рут слышала что-то подобное. Возможно, даже здесь, в поезде. — Аист… Человек с кличкой «аист»…

— Он похож на аиста, если когда-либо видели эту птицу, — внесла темнота конкретность в характеристику.

— Видела… На юге. И что же? Человек этот находится в Роменском батальоне?

— В Роменском батальоне нет друзей унтерштурмфюрера. Уже нет. Они покинули его, как покидают мир мертвые.

Она содрогнулась. Ей почудилась угроза в тоне, которым был произнесен ответ. Угроза, адресованная не друзьям унтерштурмфюрера, а «шахине». На какое-то мгновение Рут представила себе карающую руку — неведомо за что, но именно карающую, — протянутую сейчас к ней. Что нужно, скрытому во мраке человеку? Зачем он убивает друзей унтерштурмфюрера? Во имя какой цели? Неужели из-за той тайны, что была передана унтерштурмфюреру Ольшером!

— Остался один, — напомнила темнота, — с кличкой и обликом аиста.

Все-таки не ей, «шахине», адресована угроза, — успокоилась Рут. — Друзьям унтерштурмфюрера. Одному, последнему! Но если уберут последнего, закроется навсегда дверь к тайне, для «матери туркестанцев» — тоже. Через «шахиню» перешагнут, как через порог. Потом и порог сметут. Сметут, чтобы не осталось никого причастного к тайне… Нарисовав себе эту неумолимую цепь, охватывающую и ее, Рут стала искать тропинку, лежащую в стороне от опасности.

— Я знаю лишь один адрес: Роменский батальон, и фамилию друга…

— Она уже не нужна.

— Жаль! — вздохнула Рут.

— Увы, время опережает вас. Будьте торопливее, иначе исчезнет и последний друг унтерштурмфюрера.

— Что я должна сделать?

— Узнать, кто «аист» и где он находится. Ответ дадите в Вене.

— В Вене?! — ужаснулась Рут. — Значит, завтра?

— Конгресс продлится два-три дня. Это не много и не мало для такой решительной женщины, как вы, фрау.

— Женщины! Но только женщины…

— Разве этим не все сказано?

Рут могла вспылить, во всяком случае, ответить дерзостью. Но какова цена ее возмущению, да и что даст оно? Лучше принять оскорбление и изобразить обиду, показать себя слабой и беззащитной. Выпросить уступки, хотя бы в сроках. Тайна запрятана глубоко, это она знала, и добыть ее будет трудно: ведь тот, кто прячет, уверен в существовании любопытных глаз, иначе зачем прятать. А что если выдать всего лишь кусочек тайны, как тогда, в лесу, и этим избавить себя от тяжелой и опасной работы по добыванию целого.

— Я слышала такое слово «лайлак», — сказала она твердо, но без уверенности, что это заинтересует темноту. — Просто слышала, мало ли какие слова пролетают мимо!

Кусочек тайны был схвачен жадно, торопливо:

— От кого? Когда?

— От туркестанцев, — теперь уже нетвердо пояснила Рут. — Кажется, здесь… в поезде… Слово прозвучало несколько раз в общем разговоре.

— Но кто участвовал в разговоре?

— Вы могли бы не задавать подобного вопроса: я не предполагала о существовании интереса к «аисту» и, следовательно, не запомнила, кем произнесено слово.

Темнота вздохнула, и во вздохе этом было столько досады и столько разочарования, что Рут невольно посочувствовала своему собеседнику.