Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо

Саиду тоже нельзя стоять. Он сделал все, что предусмотрено в таких случаях, спрятал зажигалку в карман кителя, застегнул шинель и зашагал в противоположную от Берга сторону. Неторопливо зашагал — ему спешить некуда и незачем. Он должен вдыхать свежий воздух. Увы, должен…

Саид вспоминает о враче, о каком-то Эккере, что живет за собором Святого Стефана, и ему становится грустно, грустно на этой весенней улице. Значит, все-таки дела плохи…

Впервые за всю их совместную работу Берг заговорил о здоровье Саида. И именно здесь, в Вене, на последнем старте перед решающим броском. Что бросок решающий — это ясно. Все идет к концу, в том числе и операция «Феникс-2». Решается уже послевоенная задача, хотя решать ее приходится сейчас, во время страшных боев на всех фронтах. Враг думает о будущем, о своем воскрешении после смерти, и для этого пытается сохранить ростки, зерна будущих всходов. Прячет их глубоко, так глубоко, что не найти, не откопать. А откопать надо…

Весенняя Вена глядела на Саида. Равнодушно провожала его дремлющим мрамором фонтанов, бронзой статуй, которых было много, слишком много для одного города. Провожала солнечными бликами и перезвоном капели — последней снежной капели — крыши уже очистились от жалкого, почти кисейного покрывала и теперь сохли в апрельских лучах. Если бы не война! Весенней Веной можно было бы любоваться. Она, кажется, создана для этого. Но Саид думал о войне. Шел, не видя ни стрельчатых башенок Ратхауза, ни спящих фонтанов, ни бронзовых всадников на вздыбленных конях, ни ажурных решеток парков. Думал о войне… И еще о том, что где-то за собором Святого Стефана живет доктор Эккер, к которому надо зайти. Обязательно зайти. Иначе последнего броска не будет…

На Штейнбергплатц у входа в Индустриальный клуб толпились делегаты так называемого конгресса друзей Германии. Согнанные с оккупированных областей, выгнанные из Берлина, именно выгнанные, потому что находиться в столице национальным комитетам было уже рискованно — целые кварталы рушились под бомбами, представители эмигрантских организаций, спецбатальонов СС и легионов особого назначения получили возможность немного отдохнуть и успокоиться в безмятежной Вене. Успокоиться — это звучало теперь иронически. Каждого мучила забота о будущем. Уйти дальше от линии фронта, избежать встречи с наступающими советскими войсками — вот о чем мечтали делегаты. И не только мечтали, делали все, чтобы осуществить эту мечту и именно здесь, в Вене, на полпути к Франции, к покою и теплу. Они задабривали эсэсовских фюреров подарками и ужинами в ресторанах, открыто давали взятки, льстили, умоляли, пускали слезу. На все шли, чтобы не вернуться назад, на Восток. Они не знали — судьба решена без их участия: почти все не немецкие контингенты снимаются с Восточного фронта, как ненадежные и неустойчивые, и перебрасываются на Запад, на смену боеспособным эсэсовским формированиям, несущим гарнизонную службу в Норвегии, Бельгии, Франции, Италии.

Но на конгрессе об этом не говорилось. С трибуны Индустриального клуба произносились только призывы к верности, клятвы дружбы. Назывались имена истинных сподвижников фюрера. И еще делались взносы в фонд укрепления ТНК. Офицеры «жертвовали» на дело процветания эмигрантского центра свои «сбережения», проще говоря, отделяли от награбленного в оккупированных областях частицу для своих «отцов и фюреров». Перед самым перерывом такое пожертвование сделал полковник Арипов — он положил на стол президиума 12 тысяч марок. Ему аплодировали. Нет, не за проявление верности делу националистов, а за оригинальную взятку — штандартенфюрер метил в один из тыловых гарнизонов юга Франции, не то в Ним, не то в Альби. Он уже точно знал — на Восток путь закрыт. Для него, в частности…

Перед самым конгрессом его батальон взбунтовался и едва не прикончил собственного командира. В нагрудном кармане кителя Арипов хранил ультиматум солдат. Короткий и выразительный: «С твоей шкуры будем барабан делать. Лучше застрелись, а мы сдадимся в плен». Хранилась там и партизанская листовка, тоже очень лаконичная: «Убейте Арипова, уходите в лес!»

«Убейте Арипова!» — что еще нужно добавлять. Он понял все. Понял не тогда, в командирской землянке — из землянки он выскочил взбешенный и хмельной, с гранатой в руке, намереваясь защищаться, — позже понял, убьют! Убьют обязательно. Поэтому положил перед президиумом двенадцать тысяч. Его обнял Вали Каюмхан, а Баймирза Хаит пожал руку. Пожал руку и очень выразительно посмотрел в глаза щедрому подданному фюрера. Полковник мог считать себя гарнизонным офицером в Ниме или Альби. Доктор Ольшер тоже глянул ободряюще на штандартенфюрера. А это значило многое: гарнизоны формировал Ольшер, начальник «Тюркостштелле».

Преподношением полковника Арипова и завершилось утреннее заседание конгресса. Очень удачно завершилось, как сказал потом доктор Менке, в туркестанцев вдохнули бодрость и уверенность простые и искренние слова боевого офицера. Барон все еще верил в какую-то магическую силу слов и чувств. А может, ему надо было верить — Восточное министерство, в котором он возглавлял идеологический отдел, переживало свои последние дни, в нем уже не было надобности, так как не было самого Востока. Германского Востока.

Едва только Вали Каюмхан объявил перерыв, как жена его, Рут Хенкель, заняла пост у служебного выхода. Ее не интересовал муж — президента старательно опекали офицеры почетного караула из состава СС и вермахта. «Шахиня» ждала полковника. Тот все еще стоял у стола президиума и, наклонясь, говорил что-то военному министру. Оба были в хорошем настроении, что Рут установила по сияющим лицам собеседников. «Закрепляют сделку, — подумала «шахиня». — Разговор долог и, надо полагать, завершится только в пути…»

Рут нервничала. Давно не приходилось ей испытывать азарт ловца, поджидающего жертву. Последний раз она охотилась на Берлинер ринге, когда у второго километра появился унтерштурмфюрер. Но там все было проще — инициатива исходила от самой Рут, в любую минуту она могла отказаться от задуманного, повернуться и уйти, бросить этот мрачный лес с его дождями и ветрами. Сейчас она выполняла чужой приказ — ни уйти, ни бросить пост нельзя. Только ждать. Ждать, когда неторопливые собеседники выскажут друг другу все, проглотят улыбки, встанут и направятся к выходу.

Идут! Наконец-то… «Шахиня» поправила прическу — боже, до чего она дошла, прихорашивается ради этих несчастных слуг Каюмхана!

— Господа! — капризно произнесла Рут, протягивая руки военному министру и полковнику, — так можно уморить бедную «мать туркестанцев». Обед бывает только раз в сутки. Что вы на это скажете?