Юрий Стрехнин - Наступление продолжается

Ночью в тот самый час, когда Гурьев шел от минометчиков, в штабе полка получили шифровку из штадива. В шифровке сообщался час наступления, назначенного на утро. Уже через несколько минут этот долгожданный срок был вписан в заранее заготовленный боевой приказ, и связные побежали с ним по батальонам. Еще через несколько минут комбаты поставили ротным командирам боевую задачу.

На многокилометровой ширине фронта и во всей глубине его тылов все было готово для наступления. К нему готовились разведчики и интенданты, рядовые и генералы, стрелки и обозники. Тысячам людей не спалось в эту ночь. С нетерпением и радостным волнением ждали они этого часа.

Наступление должно было начаться в семь утра. Без четверти пять Бересов вышел из своей хаты, туго затянув поверх полушубка пояс с тяжелой кобурой. Своему адъютанту, который направился было за ним, он сказал:

— Один пойду. Из штадива будут звонить — скажи: «На передовой».

До начала боя командир полка хотел побывать у своих солдат.

Развернутое и наклоненное, словно зовущее вперед, почти касаясь земли тяжелыми складками, мимо бойцов медленно и величаво двигалось полковое знамя.

Так было заведено издавна в полку: ночью, накануне большого боя, знамя проносили перед воинами.

— Знамя несут!

— Знамя! — Неслась весть от солдата к солдату.

Долгим потеплевшим взором провожали воины полковую святыню. Старая Русса, Сталинград, Курская дуга, Киев, Житомир… Сколько пройдено под этим знаменем… Вот один из них встал во весь рост и четким движением руки отдал честь знамени, которое на ходу почти коснулось его. Бересов, несмотря на темноту, узнал солдата: это был один из тринадцати бойцов, которые весной прошлого года целые сутки удерживали захваченную переправу на Северном Донце, защищаясь от многочисленных врагов. Из тринадцати тогда осталось четверо, и всем им потом Бересов сам вручал ордена. Он помнил и фамилию этого солдата.

Он замедлил шаг и бросил на ходу:

— Здорово, Снегирев!

— Здравия желаю, товарищ подполковник!

«Хороший солдат! — порадовался Бересов. — Рядом с таким никто не отстанет!»

А Григорий Михайлович, опустив руку и глядя вслед медленно уходящему Бересову, подумал: «Вот это командир! Каждого солдата знает!»

От взвода к взводу, от роты к роте плыло знамя, осеняя тех, кого оно завтра должно было повести в бой, как вело уже много раз на всем ратном пути полка, через разоренную врагом родную землю, к ее западному рубежу…

А следом за знаменем, от бойца к бойцу, от отделения к отделению, шагал командир полка. И солдаты, видевшие в полутьме его плотную фигуру, невольно подтягивались и еще раз проверяли, все ли готово к бою.

Отдав распоряжения, нужные для предстоящего боя, Гурьев вскинул на плечо ремень своей сумки и вышел из опустевшей хаты на улицу: пора было идти на передний край, на свой НП.

Кругом стояла почти ничем не нарушаемая тишина. Не слышалось ни голосов, ни шагов; с переднего края не доносилось ни одного, даже случайного выстрела; в темном небе не мелькнул ни один отсвет ракеты. Гурьев знал: такая же тишина стоит сейчас везде — от окопов переднего края, где солдаты молча сидят на своих местах, до расположенных где-то позади позиций тяжелой артиллерии. До поры молчат прикрытые заиндевевшими чехлами могучие пушки. И даже во всегда бессонных и беспокойных штабах сейчас по-особенному тихо: уже разработаны все планы боя, разосланы все приказы, отданы все распоряжения…

Великая торжественная предгрозовая тишина стоит над всем полем. Огромное, страшное для врага напряжение скрыто в этой тишине. Это тишина силы, уверенности тысяч людей, спаянных единой волей к победе. Это не та тишина отчаяния, страха, безысходности, которая тяжко нависла сейчас над вражеским станом…

Вблизи заскрипел снег под чьими-то ногами. Гурьев присмотрелся: по дорожке, ведущей от передовой, шел Бересов. Когда он приблизился к Гурьеву, тот молча отдал честь.

— Ну, молодой комбат, как, готов? — добродушно улыбаясь, спросил Бересов, протягивая Гурьеву свою широкую руку.

— Так точно, товарищ подполковник, — начал докладывать Гурьев. — Приказ о наступлении доведен до всех подразделений, боекомплект полный, батальон…

— Ладно, ладно! — перебил его Бересов. — Я только что с передовой. Знаю, как там у тебя. Не про то спрашиваю. Сам-то ты вполне готов?

— Так точно. Сейчас отправляюсь на свой НП. Связь туда уже дана…

— И опять я не про то! — еще шире улыбнулся Бересов. — Ты про себя продумал, как действовать будешь, если трудно придется?.. Как бы ни сложился бой, помни: самое главное — не дать врагу прорваться!

— Я многое продумал, товарищ подполковник. Вот даже план набросал в соответствии с задачей батальона. Разрешите показать? — Гурьев взялся за фонарик и начал было расстегивать свою сумку.

— Не надо, по надо! Не на бумаге — на деле покажешь!.. Но ты еще раз все продумай. Мысленно поставь свой батальон в самые каверзные положения. И тогда в бою быстро найдешь решение на любой случай. И от командиров рот того же требуй.

— Я уже потребовал, когда задачу им ставил.

— Вот это правильно!

Бересов дал Гурьеву еще несколько наставлений, как действовать в предстоящем бою. Наказал, чтобы Гурьев почаще докладывал об обстановке, пообещал прислать в батальон кого-либо из офицеров штаба полка. Но Гурьев вежливо возразил:

— Дело, конечно, ваше, товарищ подполковник, но без «уполномоченных», мне кажется, лучше будет. За все буду отвечать один.

— Ишь ты! — по тону голоса Гурьев понял, что командир полка доволен его возражением. — Ну ладно, пусть по-твоему будет…

Распростившись с Гурьевым и шагая к себе на НП, Бересов думал: «Давно Гурьева знаю, вижу почти каждый день. А вроде и не замечал, как из него самостоятельный командир получается… Впрочем, что еще бой покажет…»

Командир второй роты младший лейтенант Алешин, получив приказ, вновь обошел боевые порядки. Особенно внимательно и придирчиво проверил он свой бывший взвод. Алешин опасался, не стало ли там хуже без него.

Уже заканчивая обход, Алешин увидел старшего лейтенанта Бобылева, который, присев на дне окопа, о чем-то вполголоса разговаривал с парторгом роты. Возле сидели два бойца. Один из них, прикрываясь плащ-палаткой, светил фонариком своему товарищу. Тот, положив на колени лопатку, расправлял на ней листок бумаги, видимо собираясь что-то писать.

«В партию заявление подают!» — догадался Алешин.

Он остановился и протянул было руку к грудному карману, но, помедлив, опустил ее и пошел дальше. «Рано еще, — подумал он, — кончу бой, тогда отдам».

В кармане молодого офицера давно уже лежало заявление, вложенное в комсомольский билет, и две рекомендации — Гурьева и Скорнякова. Но Алешин не решался отдать заявление. В душе он все еще не считал себя готовым носить высокое звание коммуниста. Алешин полагал, что право на это звание он получит не раньше, чем заслужит его, то есть не раньше, чем совершит что-то уж очень особенное, замечательное, такое, что поставит его впереди других, но чего, однако, как полагал младший лейтенант, он еще не совершил, хотя и воевал давно. Вот почему он и на этот раз не решился отдать замполиту заготовленное заявление. Он хотел еще раз проверить себя в бою.