Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер

Гук, всё ещё недовольно поглядывая на Ларского, налил ему кофе, придвинул бутерброды, фрукты.

– О-о-о, свежие яблоки среди зимы, – отметил Зигфрид. – Опять икра…Я думал, вы это только по торжественным случаям употребляете.

– Я привык к удовольствиям и в будни, не только в праздники, – небрежно кинул Гук, усаживаясь за стол напротив.

– Вы так говорите об удовольствиях, словно кроме них в жизни больше ничего и нет.

– А это у кого как! – с вызовом сказал Гук. – Для меня лично жизнь только тогда представляет интерес, когда она состоит из сплошных удовольствий. А вы притворяетесь, что вам нужна другая! Просто не умеете себе устроить то, что умею я.

– Ну, это старая песня…

Спокойствие Зигфрида раздражало Гука, но он сообразил: ранний визит не случаен, а Ларский такой человек, что не угадаешь, чего от него ждать. Заметно нервничая, поторопил:

– Какого чёрта! Выкладывайте, зачем пришли!

Зигфрид старался говорить как можно спокойнее:

– Я проверил список, продиктованный вами. Вы не пожелали быть достаточно честным.

Гук выжидающе прищурил глаза, и Зигфрид понял, что попал в точку: называя в прошлый раз фамилии, Гук мог включить туда и вымышленные, и провокаторов, чтобы выиграть время и путём слежки выйти на патриотическое подполье. Он не так прост, этот бывший одноклассник.

– Позволю себе напомнить одну хорошую русскую пословицу: «Не руби сук, на котором сидишь», – посоветовал Зигфрид.

– Причём здесь сук? – озлился Гук.

– Вы что, не следите за событиями? Уже ни для кого не секрет, что немцы скоро побегут отсюда на запад. Собираетесь бежать с ними? Не думаю, что вы до такой степени наивны. Здесь, на чужой земле, вы им нужны, а там, на своей, они вас вышвырнут, как щенка! Даже и раньше.

– Не вам судить! – вспылил Гук.

– Судить будет Родина, – отчётливо произнёс Зигфрид. – Но у вас есть возможность заслужить снисхождение.

Гук молчал.

– Вы дадите мне официальные списки заключённых и подозреваемых, – потребовал Зигфрид, – поскольку на вашу память я не надеюсь. А потом сделаете всё возможное, чтобы кое-кого освободить.

– Ну, знаете, я не бог!

– Но вы участвуете в допросах, и оттого, как переведёте, как охарактеризуете человека, многое зависит. В ваших интересах проявить благоразумие. А теперь быстро, при мне, прочитайте это.

Зигфрид подал Гуку письмо. Едва развернув листок и увидев знакомый почерк, Виктор побледнел. Несколько секунд он сидел, не двигаясь, не в силах прочесть ни строчки, потом с ненавистью устремил взгляд на Зигфрида.

– Меня ещё не забыли в этом доме?

Зигфрид, улыбаясь, смотрел на Анну. Она, смущаясь, отступила и пропустила его в комнату. Из соседней послышался голос Вагнера:

– Кто там, Аня?

– Это Сергей Иванович (для отца он так и оставался Ларским).

– А-а-а, артист, – привычно встретил Вагнер входящего Зигфрида. – Чего долго не был? Или уже немецкий выучил лучше, чем русский?

– Так, знаете, побаливал.

– А-а-а, как та старуха из присказки: и помереть не померла, только время провела.

– Неужели вы мне смерти желаете? – весело спросил Зигфрид.

– Чего уж там, живи. Сейчас только жить. Скоро всё по-старому будет. А нам при нашем порядке лучше, чем при новом.

Старик закашлялся и стал искать трубку.

– Пап, ты и так кашляешь, а сам опять за табак.

– А вот потому и кашляю, что давно не курил. Табак-то как раз горло и прочищает.

– Я не понял, – осторожно сказал Зигфрид, – что вы там о новом и старом порядке?

– Ну как же…Клейст дома почти не бывает. Как-то собрал офицеров, а утром все вместе уехали. Дня через три появился, посидел вечер и снова в дорогу. Банкетов уже не устраивает, туда-сюда мотается. А вчера шофёр его, унтер-офицер Динн пришёл ко мне в котельную масло машинное греть. Скучный такой. Я его спрашиваю, где, мол, хозяин. На передовой остался, отвечает. Вот, оказывается, куда они метнулись. Все там, и Маккензен, и Кестринг. Я у Динна спрашиваю, чего он не в настроении. Отвечает: «Плохи дела наши. Уезжаем. Генерал прислал сказать, чтобы вещи укладывали». И правда, как забегали дежурный офицер с солдатами. Ящики огромные откуда-то притащили, стали набивать, да не его костюмами, а картинами, мехами, посудой красивой, хрусталём, коврами. Не думал я даже, что у нас в городе столько добра.

– Да уж, наверное, много всего, – вмешалась Анна, – если прибыли специальные части, чтобы вывезти отсюда в Германию ценности и продовольствие. Бургомистр издал приказ № 141, в котором говорится, что каждая семья должна сдать на приёмные пункты горуправы не менее одного мешка вещей. И срок дал – три дня.

Вагнер, покуривая трубку, изредка поглядывал на Зигфрида, потом спросил:

– Ну, а ты, артист, уедешь или останешься?

– Как театр, так и я, – неопределённо сказал Зигфрид.

Ему так хотелось остаться с Анной наедине, сказать ей, как он скучал по ней, думал о ней. Сказать, наконец, о том, что им предстоит работать вместе на новом месте, что они теперь не будут надолго разлучаться. Но Вагнер сидел в комнате, покручивая головой, как старый ворон, и пыхтел трубкой. Потом, будто между прочим, сказал:

– Профессорша-то затосковала. То всё с генералами, а теперь и более низшим чинам дозволяет навещать себя – лишь бы от скуки не маяться.

– Меня уже дважды звала к себе, – раздумчиво проговорил Зигфрид. – Раз на бульваре встретила, другой – у входа в театр. Болтает, будто старая знакомая.

Он выразительно посмотрел на Анну, и она поняла, что неплохо бы узнать, отчего это: действительно ли от скуки или за этим что-то кроется. Как-то он даже сам намеревался установить с вдовой более тесные контакты, чтобы получать побольше информации о командующем и его окружении, а возможно, и привлечь эту женщину в качестве помощницы, но настораживали её легкомыслие и какая-то нарочитость в болтовне. Вот сейчас, когда все генералы её оставили, она, наверное, будет искать опоры в другом месте. Это может пригодиться. Анна ответила Зигфриду понимающим взглядом.

– Вертихвостка, – высказался в адрес вдовы Вагнер.

Старик по-прежнему курил, сидя на диване, как видно, и не думал удалиться. Зигфрид понял, что сегодня разговор не состоится, посидел ещё немного, сказал, что зайдёт в другой раз, и ушёл.