Георгий Жуков - Один МИГ из тысячи

Погода у нас сейчас плохая: снегопад и дымка. Но наши летают, и, как видите, с пользой. Молодцы народ, большие молодцы! Всего за январь дивизия сбила 31 самолет противника, и на все получены подтверждения от наземных войск. Отличились Трофимов, Бабак, Гучек, молодой летчик, комсомолец Брюханов, комэск Вильямсон, Закалюк, Комельков и другие — всех не перечислишь.

Очень горюем мы, что в первый же день наступления погиб от фашистской зенитки известный вам Виктор Жердев, его отвезли и похоронили в Тарнобжеге. А дело было так. Стояла очень низкая облачность — до облаков всего 75—100 метров, но началось наступление. У нас задача: прикрывать пехоту. И вот наши ребята вылетели, глядя в глаза смерти, шли над самой землей. Жердева тут зенитка и сбила.

Комсомольцы в наступлении работали очень хорошо: сбили десять самолетов и помогли ведущим сбить еще двенадцать. В общем сейчас некогда, людей нет, приходится даже мне нести караульную службу. Поэтому пишу мало».

А вот обстоятельное послание, написанное на широких глянцевых листах, вырванных из какой-то трофейной учетной книги. Пишет ветеран 16-го гвардейского истребительного полка, бессменный начальник связи капитан Григорий Масленников. Письмо деловое: капитан в тактичной и дружеской форме делает автору справедливые критические замечания:

«Тов. Жуков! В первых своих главах вы совсем не указали фамилий командира полка майора Иванова и начальника штаба майора Матвеева, которые были организаторами нашей части и вывели полк на первое место в составе Южного фронта. Под их командованием полк сбил 120 самолетов противника, за что получил гвардейское звание.

Прочитав вашу главу «На Кубани», прошу дополнить следующее:

26.5.43 г. в 14.05 был налет на полевой аэродром, где мы стояли, — вы это пишете правильно, но вы не все сказали. Налет произвели восемь самолетов «мессершмитт-109» и четыре «фокке-вульфа-190», которые зашли со стороны Азовского моря на бреющем полете и атаковали нас внезапно. С первого захода был убит инженер-капитан Урванцев, любимец полка, накануне получивший второй орден Красной Звезды. Одновременно был тяжело ранен в ногу летчик младший лейтенант Моисеенко, дежуривший на старте в готовности № 1. Урванцев был похоронен на площади в Поповической; на похоронах было много гражданского населения и военных. Были соблюдены все почести.

Очень мало вы написали о старшем лейтенанте Николае Искрине. А ведь он был любимцем Покрышкина и всех летчиков и грозой для немцев! Свой последний бой Искрин провел так. Вылетел он в паре с Моисеенко по тревоге для отражения налета бомбардировщиков противника на аэродром. В 16.10 на высоте 3 тысячи метров севернее Красноармейская Искрин и Моисеенко встретили четыре «мессершмитта-109». Один из них оторвался от своей группы и стал удирать. Искрин приказал Моисеенко догнать его и сбить, а сам стал прикрывать его от трех остальных фашистов. Моисеенко преследовал того «мессершмитта» до бреющего полета, пока у фашиста остановился винт и он с высоты 5—10 метров упал в плавни. Тем временем Искрин, ведя бой с тремя «мессершмиттами», тоже сбил одного, и он упал в пяти километрах юго-восточнее Славянска, причем фашистский летчик выбросился с парашютом и был взят в плен; он оказался помощником командира группы, асом. Но оставшиеся два «мессершмитта» зажали Искрина, и он был ранен в ногу, а его самолет загорелся. Искрин выбросился с парашютом, но при приземлении сломал свою раненую ногу. В госпитале нога была ампутирована вследствие гангрены выше ступни, — вы про это лишь коротко упомянули, когда рассказывали, что переживал Андрей Труд, когда после ранения очнулся на операционном столе... Добавьте, пожалуйста, что в своем последнем полете Искрин сбил десятый по счету гитлеровский самолет и что он, лежа в госпитале, услышал по радио, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. Все это чистая правда. И он считает все-таки, что еще не отвоевался. Сейчас ходит на протезе и собирается опять летать. Покрышкин обещал ему после отпуска дать должность начальника воздушно-стрелковой службы полка.

Еще я хочу сказать, что вы хорошо описали природу Кубани, но очень мало написали о досуге летчиков после полетов и особенно, как проводил свой досуг Покрышкин.

Все вечера у нас проходили весело и культурно. В здании кинотеатра демонстрировались фильмы, проходила самодеятельность и были выступления артистов фронтовых бригад. На аэродроме в течение дня мною по нескольку раз транслировались в землянку, где отдыхали летчики, последние известия радио, а также музыка, особенно к концу дня, перед отъездом на ужин.

За ужином тоже всегда была хорошая атмосфера. За стол всегда ведомые садились со своими ведущими. Почти всегда играл баян, летчики пели свои любимые песни. Но тут же Покрышкин проводил обсуждение ошибок, допущенных днем в бою, и летчики договаривались, как летать и драться завтра. А после ужина организовывались танцы, на которые приглашались военные и гражданские девушки. На большинстве вечеров выступал лучший исполнитель «Сербияночки» Андрей Труд.

Любимыми песнями Покрышкина в это время были «В землянке» и «Тихий день угасал». Кроме того, сам он, как и его боевые друзья, был большим охотником до танцев.

Прошу вас также добавить характерную особенность Покрышкина: на протяжении всей войны он ежедневно занимался гимнастическими упражнениями — утром и в свободное время днем. И по его примеру летный состав в свободное от полетов время, особенно летом, тоже занимался разнообразными видами спорта, как-то: городки, волейбол, плавание, «чиж» и футбол.

Прошу принять мои замечания и дополнения».

Еще письмо, написанное быстрым мужским почерком. Это — от гвардейца Пижикова, земляка Покрышкина, встретившегося с ним, как помнит читатель, на Кубани и вместе с ним кончавшего войну. Письмо с гордостью датировано так: «Германия, близ Бреслау, 12 февраля 1945 года». Автор пишет немного восторженно, но чувствуется, от души:

«Давно собирался написать вам, но вы знаете, какая сейчас обстановка — постоянные перебазирования, боевая работа. Ваши главы читали коллективно. Слушали с интересом — ведь это про нашу жизнь, про нас самих. Никогда не забуду картину чтения в столовой у техников. Было это в часы затишья на фронте. Люди помнили, что в полку работал какой-то журналист в черном пальто и в кепке и что он собирал материал. Поэтому, когда узнали, что получена рукопись про нас, то попросили меня достать ее и прочитать вслух.

Собралось очень много народу, сидели и на скамьях, и на столах, и на коленях друг у друга. За одним из столов, где поставлены две коптилки, ваш покорный слуга, парторг полка, с рукописью. Чтение продолжалось без перерыва четыре часа, было это после ужина. Народ — а здесь главным образом старики, как мы их называли, в общем ветераны, с основания полка, — переживал и заново вспоминал каждое событие. Существенных критических замечаний не было, а то, что надо было бы еще дописать, вам сообщил, наверное, Масленников, он обещал написать.