Александр Одинцов - Огненная вьюга

— Обязательно, не беспокойтесь. Мы еще вместе повоюем, — заверил командир. — Ваши автоматы будут стоять в ожидании своих хозяев в ружейной пирамиде у старшины Кожевникова.

— И мою дегтярку никому не передавайте, — слабым голосом попросил пулеметчик Кузнецов.

— Как можно! Конечно, товарищ Кузнецов.

— Товарищ комиссар, — позвал один из раненых бойцов. — Подскажите мне, пожалуйста, адрес нашего отряда.

— Да, конечно, — отозвался Огнивцев. — Кстати, друзья, — обратился он к раненым, — запишите его и вы: «Москва, Лефортово, Красноказарменная улица, восемнадцать». Там вы нас и найдете.

…Долго стояли лыжники во дворе школы и смотрели вслед ушедшей санитарной машине, провожая взглядами своих боевых товарищей, с которыми многие так и не увиделись больше никогда.

…Лыжники, распаренные баней, отвыкшие от таких удобств, как тепло и тишина, чистая постель и вкусный ужин с горячим, сладким чаем и белым хлебом, долго не ложились спать. Ходили по комнатам, поздравляя друг друга с победным возвращением, вспоминали эпизоды похода и, конечно же, друзей, которых уже не было с ними.

А переводчикам отряда — рядовому Гутману и его напарнику, разместившимся вместе с радистами в отдельной небольшой комнатке, было не до досужих разговоров и воспоминаний. По указанию командира они разбирали и сортировали различные трофейные карты, документы, отбирая те, которые могли представить интерес для командования и разведотдела фронта. На столе и на полу валялись фашистские железные кресты, отличительные значки и знаки, медальоны. Отдельно на подоконнике лежали документы разгромленного штаба охранного полка, на нескольких табуретках — кипы неотправленных и полученных из Германии писем солдат и офицеров вермахта, семейные фотографии, красочные открытки.

В дверь постучали и в комнату вошли Хохлов и Нечаев. Они пришли к начальнику радиостанции старшему сержанту Родичеву узнать, нет ли у него последней военной сводки. Но, увидев трофеи, атаковали вопросами переводчиков. Особенно настырным был Хохлов.

— А это что? А это? Это? — поминутно спрашивал он. Переводчику вначале не хотелось терять времени на эти разговоры, но, уважая Хохлова и зная упрямый характер любимца отряда, весельчака и балагура, он коротко рассказал о некоторых предметах, раздобытых разведчиками, а затем, увидев в нем и его приятеле искренне заинтересованных слушателей, увлекся рассказом:

— Вот солдатский железный крест, которыми награждаются низшие чины вермахта за храбрость в бою. А это — медали «За победу во Франции и Польше».

— А это что за медная штуковина на цепочке?

— Медаль «За зимовку в России».

— Выходит, что немцы все же собирались зимовать в Подмосковье, — удивился Хохлов. — А нам говорили, что Гитлер обещал своим молниеносную войну.

— Все верно говорили, да Красная Армия внесла в фашистские планы свои поправки. Вот, видно, Геббельс и выдумал новую медаль — зимнюю, утепленную, на рыбьем меху.

Взгляд Хохлова остановился на немецких письмах и открытках.

— А ты читал их? — спросил он у переводчика.

— Разумеется. Не все, конечно, но многие читал. Это же моя работа. Да и с остальными придется знакомиться.

— Так-так… Интересно, что же пишут фрицы с фронта. Прочитай, хоть одно, будь другом…

— Ну, разве одно. А если обобщенно, то в конце ноября и начале декабря в Германию шли письма, полные оптимизма. «Вот-вот падет Москва», «Фюрер устроит военный парад на Красной площади». Эти утверждения содержались почти в каждом письме, которое, как правило, заканчивалось не по-человечески «целую» или там «обнимаю», «с приветом», а словами «Хайль Гитлер!» Вот одно из таких неотправленных писем:

«Дорогой папочка! Полчаса тому назад со своим шефом мы вернулись с передового командного пункта, расположенного в деревне Ивантеевка. В хорошую погоду с церковной колокольни просматривалась столица большевиков. Еще один рывок и наши доблестные солдаты будут в Москве. Офицерам интенданты уже привезли парадное обмундирование. В параде буду участвовать и я. Москва наша! Россия наша! Жди, папочка, обещанные подарки. Ко дню твоего рождения пришлю лучшее тульское охотничье ружье и шубу на лисьем меху. Тороплюсь. Перед генеральным штурмом снова выезжаем на НП. Ждите письмо уже из Москвы. Хайль Гитлер!»

А после 4 декабря в своих письмах из Подмосковья немцы перестали ратовать за взятие Москвы, а стали жаловаться на невыносимо тяжелые условия боевых действий, на упорство и «фанатизм» русских, на лютые морозы и метели. Ну, а после начала нашего контрнаступления фашисты буквально взвыли…

— А что же пишут им из Германии?

— Пока благословляют их на новые победные походы и ждут возвращения домой из России с богатыми трофеями.

«Мой милый Вилли! — пишет некая Луиза своему мужу. — Пятый год тебя нет дома и я тебя не обнимала, но мы верим, что вы скоро разобьете Россию и вернетесь домой. Говорят, в России много пушнины. Не забудь кое-что прихватить для меня…»

— А это что за богатая бумаженция с гербом и печатью? — спросил Хохлов, указывая на лежавший чуть в стороне глянцевый лист солидного размера.

— О-о! Это и верно — ценная бумага: свидетельство, выданное майору Шульцу — начальнику штаба охранного полка, дающее ему право — понял, право! — на получение после войны надела земли в облюбованном районе России и ста душ русских крестьян.

— Это что же — вроде крепостных? — воскликнул Хохлов. — Получается, что они уже разделили нашу землю, а нас, выходит, определили в крепостные?

— Хуже, браток, хуже! Они на рабов рассчитывали, как в Древнем Риме.

— Н-да, замахнулись, паразиты, широко. Вроде как всю историю задом наперед переиначить. Ну это мы еще поглядим! Слушай, чего ты раньше об этом молчал. Рассказал бы — так, мол, и так… Ребята бы еще злее дрались.

— Сам многого не знал, — ответил Гутман. — Да и некогда было. Вы же едва не каждый день «языков» приводили. И каждого допросить надо было, документы, карты изучить для доклада командиру… Не до бесед было. Вот вернемся на Красноказарменную, тогда и потолкуем. Кстати, ты и сейчас можешь начать с ребятами разговор. Расскажи им, что здесь видел и слышал. Наверняка вопросы возникнут. Я и постараюсь на них ответить, как освобожусь.

— Это за нами не заржавеет, — важно сказал Хохлов, но, увидев на столе красивые открытки, не выдержал взятого тона и по-мальчишески заюлил:

— Товарищ Гутман, подкинул бы ребятам пару-тройку красоток. На что тебе столько, солить-то их вроде не с руки. А братве развлечение. Да и в долгу я не останусь. В Москве тебя с такой ягодкой познакомлю, не то что эти тощие, как кошки. Есть у меня одна на примете — подружка моей Зинули. Просила меня познакомить с хорошим человеком. Очень, говорит, уважаю в мужчинах солидность и культурность. Ты ей как раз в масть будешь. Интеллигент и по-иностранному секешь. То, что надо…