Микола Ткачев - Сплоченность [Перевод с белоруского]

У нее был план убить сегодня Бошкина и освободить Поддубного. Она собиралась сделать это после обеда, когда гитлеровцы пойдут в казармы и на квартиры — отдыхать. В это время прекращается работа в отделении жандармерии. На дворе и в помещении, кроме часовых, никого не остается.

На посту у гаража — Федос Бошкин. Как же не воспользоваться таким случаем?

Надя в мыслях разработала свой план во всех подробностях.

Она после уборки столовой выходит во двор — это ей никто не запрещает — и садится под вязом, на лавочке, неподалеку от гаража. Сидит и штопает чулок, а за голенищем правого сапога слегка давит ногу нож, тот самый нож, которым она начистила уже немало картошки. Тихо и задумчиво напевает она какую-то грустную песенку.

А рядом — Бошкин. Он все видит и слышит. Ему хочется подойти к ней, но он боится начальства. Он говорит ей что-нибудь, она отвечает, но рассеянно и вместе загадочно, интригующе. Все это — и ее вид, и ответы — выводят его, наконец, из терпения. Он бросает взгляд на ворота гаража с огромным замком на широком засове, оглядывается на здание жандармерии, откуда может показаться часовой, и направляется к скамейке. Надя продолжает работать и как будто не замечает его прихода.

Он садится рядом и одной рукой осторожно пробует обнять ее за талию, говорит что-то. Она немного отодвинулась и вдруг, бросив петь, закрыла лицо руками, заплакала. Это окончательно выводит его из равновесия, он пробует ее успокоить, утешить, привлекает к себе. И — удивительно — она, гордая, строгая, на этот раз не сопротивляется, наоборот, она сама прижалась к нему. Сколько он домогался этого от нее и вот наконец пришел его час! Опьяненный успехом, разве заметит он за ее ласковостью что-нибудь недоброе? Может быть, увидит только, как она положит на скамейку недоштопанный чулок. Затем она обхватит его левой рукой за шею и близко-близко притянет к себе. А тогда он уже не увидит, а почувствует, как что-то острое вдруг вонзится ему в затылок…

Раненный, он будет, наверно, сопротивляться, но она добьет его, сбросит под скамейку и затем, схватив автомат, кинется к гаражу, к окошку, выходящему на огород. Ломом, который стоит (она утром видела) за углом гаража, она сорвет с окна решетку. Одна минута — и Поддубный будет на воле. Они перелезут через забор и огородами побегут к прибрежным кустарникам, к зареченскому лесу.

Так Надя собиралась сегодня спасти Поддубного, но намерения ее остались неосуществленными. И всему помешал повар. Когда она сидела на лавочке под вязом и рядом с нею уже был Бошкин, повар неожиданно позвал ее и приказал помочь Никодиму наносить из колодца воды.

«Да, не так-то легко все это осуществить, — вздохнула Надя, вытирая последний стол. — Какая же я еще наивная, какая фантазерка… Но как, как спасти Сергея? И когда мне это удастся?»

— Шнель! Вассер! — снова послушался окрик повара.

Она выжала полотенце, вынесла помои и, взяв на крыльце ведра, пошла по воду.

Колодец находился недалеко от гаража. Он был цементированный, но имел существенный недостаток — воды в нем набиралось мало.

Надя долго дергала за цепь, пока, наконец, почувствовала, что ведро наполнилось водой. Медленно начала вытаскивать его наверх, исподлобья поглядывая на ворота гаража, открытые сейчас настежь. «Уж не перевели ли Сергея в другое место?» — с тревогой подумала она, ставя ведро на землю. Но тут от здания жандармерии долетели голоса, и Надя, оглянувшись, увидела: потерявшего сознание Поддубного тащили за руки к гаражу. «Опять пытали», — пронеслась мысль. Она почувствовала, как слабеют, подкашиваются ноги. Чтобы не упасть, она прижалась к колодцу. По щекам ее потекли слезы, и она не могла их сдержать.

— Что!.. Да ты, оказывается, жалостливая! — хихикнул Бошкин, проходя мимо нее на свой пост к гаражу. — Это еще не пытки… Рауберман хочет добиться сведений — поэтому пока не применяет всех фокусов. Завтра будет еще один допрос. Последний. Не скажет — увидишь: будет уже не Поддубный, а обрубок.

Она гневно взглянула на Бошкина, сказала:

— Звери… Разве можно так мучить?..

— Тс-с-с… Нашлась жалельщица! А что с ним нянчиться?.. Еще стереги его, мерзни на посту. Ну, завтра конец…

Надя схватила ведра и шаткой, неровной походкой поспешила от колодца. Что сделать, чтобы положить конец Сергеевым мукам? Она без раздумий кинулась бы на Бошкина, на Раубермана, на всех этих палачей, если бы только знала, что это поможет освобождению Поддубного.

— Видела? Ай-ай… Как человека калечат, — сказал ей Никодим, когда она подошла к столовой и стала выливать воду в большую бочку, стоявшую у крыльца.

— Рвут в клочья, а мы только охаем, — дрожащим голосом ответила Надя, сурово посмотрев на Никодима. — Нет у нас сердца, нет совести. Позор! Нам стыдно будет в глаза людям глядеть, если узнают, что мы были здесь, все видели и только скулили.

— А что мы можем сделать? Тут и себя недолго погубить.

— Вы только о себе и думаете. Иначе бы рассуждали, не были бы вы здесь и жена с детьми были бы живы.

— Ты на мою болячку не наступай. От самою себя хватает, в уголь перегорело уже все внутри, — оборвал Никодим и, помолчав, добавил: — Если уж ты такая шустрая, так научи, что делать. Не думай обо мне худо, я уже выплакал свое горе и стал теперь злой, на все готовый. Я тоже хотел бы удрать отсюда…

Надя как-то по-новому взглянула на Никодима и, вскинув ведра на руку, первая двинулась с места. Молча, не обменявшись друг с другом ни словом, они наносили воды, дров и только после этого, получив разрешение у повара, пошли отдыхать. Никодим взобрался на повозку, а Надя прилегла в углу под навесом, на охапке соломы. Она не пошла ночевать на веранду, ей стало страшно оставаться там после вчерашней ночи: она боялась, что туда снова притащится Бошкин.

Никодим не находил себе покоя. Надя не видела его в темноте, но слышала, как он то и дело тяжело вздыхал, ворочаясь на повозке с боку на бок. «Проняло, наконец, — думала Надя. — В уголь перегорело, говорит, все внутри. Ну и хорошо, что допекло. Таких только горе переделать может. Бежать теперь хочет… Что ж, для тебя это уже шаг вперед, а для меня — не выход. Бежать я хочу только с Поддубным…» И в то же время другой голос, молчавший до сих пор, заспорил: «Мало ли ты чего хочешь! Что пользы в твоих желаниях? Вот пройдет ночь, наступит день, Поддубного поведут на площадь и повесят. А ты будешь смотреть на все это и по-прежнему носиться со своими желаниями, планами». «Нет, неправда, — гневно возразил первый голос. — Не бывать этому, нельзя допустить… Нужно сейчас же встать, пойти к гаражу, убить Бошкина и освободить Поддубного». «Не горячись, поспешишь — только хуже и тебе и Поддубному будет, — насмешливо перебил второй голос. — Ночью охрана усилена. Видишь, у крыльца часовой? Вот к нему первому и попадешь в руки…»