Микола Ткачев - Сплоченность [Перевод с белоруского]

Струшни не было в штабе соединения со вчерашнего дня, из Калиновки он выехал, как только стало известно о прорыве у Нивы. Срочность этой поездки вызывалась рядом обстоятельств. Дело в том, что почти одновременно с сообщением о прорыве в штаб соединения дошли и другие тревожные сигналы: будто бы на нивском участке обороны плохо организовано взаимодействие между отрядами, будто бы Поддубный мало считается с планами командиров соседних отрядов и часто действует по своему усмотрению. «Страшные сигналы, если они соответствуют действительности! — сказал Камлюк, провожая Струшню. — Выясни все, Пилип, и если только это правда, то каждого, кто самовольничает, отстраняй от обязанностей командира, на месте наказывай». Немало нашлось для Струшни дел. Надо было и с этими слухами разобраться и, главное, на месте решить, как организовать дальнейшие оборонительные бои, чтоб задержать продвижение врага. Всю ночь Струшня пробыл у поддубновцев. Сегодня на рассвете он навестил отряды Погребнякова и Ганаковича и вот теперь вернулся в Калиновку.

— День добрый, Пилип, — встретил его на пороге Камлюк. — Устал вижу.

— Досталось, Кузьма. Полсвета объехал! — сдержанно усмехнулся Струшня. Он взглянул на жбан, стоявший на табуретке в углу, подошел к нему и, не отрываясь, выпил большую кружку воды, потом отдышался и, присев к столу, заговорил: — Фашисты бешено нажимают, особенно на отряд Поддубного. Атака за атакой с танками и пушками. Просто удивляешься — как только поддубновцы и их соседи сдерживают такой напор. Теперь у них хорошо налажено взаимодействие. Если и отступают, то соблюдая порядок, спокойно… Все там были виноваты, а Поддубный больше других. Произошла неудача — ну и стали упрекать друг друга за разные недосмотры.

— Хорошо, что мы своевременно вмешались, — заметил Камлюк. — А вот относительно Поддубного… Как о и в боях? Что у него произошло возле Нивы?

— Немного погорячился. Увлекся боем на своем правом фланге. Целый батальон противника разбил, но в то же время недосмотрел в другом месте. Левый фланг его был слабее — вот гитлеровцы и использовали это, прорвались… — Струшня свернул цигарку и закурил. — Поддубный — талантливый и отважный командир. Решительный, но, к сожалению, несдержанный. Ему бы только рейдовать с отрядом, а вот в таких боях, как теперь, он бросается в крайности… Знаешь, что он сделал сегодня ночью? Приехал я к нему в отряд поздно вечером, спрашиваю: «Где командир, дорогие приятели?» Отвечают: «Пошел в тыл противника». И действительно так. Взял два конных взвода и поехал. Всю ночь колобродил в тылу врага. Под утро возвращается и говорит: «Тут я со всем отрядом столько бы не сделал… А так вот дал им жару. С ходу нападал на их столики…» Видишь, какой ловкач.

— Инициативы и бесстрашия у него хоть отбавляй… Выдержки бы побольше.

В комнату вошел Мартынов. Поздоровавшись со Струшней, он положил на стол радиограмму.

— От Поддубного. Только что прислал в штаб. Фашисты оттеснили его почти до Подкалиновки — сил у него маловато, — Мартынов подождал, пока Камлюк закончит читать радиограмму, и продолжал: — Из областного центра передали: помощь пока выслать не могут. В соседних районах бои идут более жестокие, чем у нас. Туда бросили все силы.

Камлюк молчал, словно не слышал, только зеленоватый блеск прищуренных глаз выдавал его внутреннее волнение.

— Передай Поддубному, — наконец сказал он, взглянув на Мартынова, — дальше отступать некуда… Направь в помощь ему комсомольский отряд.

— А кто его поведет?

— Корчик. Скажи ему, чтоб он действовал как наш уполномоченный, пусть поможет Поддубному в руководстве боями.

— Ладно, скажу. Помощь Корчика там будет очень кстати, — Мартынов помолчал и вдруг, спохватившись, спросил: — А при штабе какие силы мы оставим?

— Какие? — вмешался в разговор Струшня. — Можно взять одно — два отделения из комсомольского отряда.

— Правильно! — поддержал Камлюк. — Так и поступи, Павел Казимирович.

— Одного — двух отделений будет маловато, — покачал головой Мартынов. — Нельзя оставлять город с такой охраной.

— Не беспокойся, здесь будет достаточно защитников, — возразил Камлюк. — Ты не забывай о роте, которую мы заканчиваем формировать из жителей города.

Все на миг замолчали, задумались. Неожиданно тишину разорвал гул самолета. Где-то в центре Калиновки раздались взрывы.

— Начинается, — проворчал Струшня и взглянул на часы. — Девять. Сегодня раньше обычного.

— Видимо, торопятся покончить с нами, — проговорил Камлюк и, услышав, что гул самолета постепенно стал отдаляться, добавил. — Что-то сразу он пошел обратно.

— Не печалься, сейчас прилетит второй, — ответил Струшня и вместе с Мартыновым вышел из комнаты.

Вскоре на пороге появился Гусаревич.

— Как там, Давид Моисеевич, твои наборные кассы?.. Не рассыпались еще от бомбежки?

— Держатся, Кузьма Михайлович. Носимся с ними с места на место, бережем… Новый номер выпускаю.

— Видел вчерашний… Карикатура на немца — оригинальная! Кто клише делал?

— Сам на резине вырезал.

— Отлично! Ты и до войны, кажется, практиковался?

— Приходилось иногда.

— Во вчерашнем номере мало материалов из отрядов.

— Верно. Но мы это поправим в сегодняшнем номере.

— Надо, надо. Не тебе рассказывать, какая сейчас нужна газета. Колокол!.. И сделать такую газету ты можешь, — Камлюк немного помолчал. — Обязательно дай заметки о вчерашнем бое отряда Перепечкина. Какие там ребята!

— Уже сделано. В наборе очерк.

— Отлично. Дальше, Давид Моисеевич, еще одно дело. Ты читал вот эту брехню? — показал он на фашистские листовки.

— Читал. Этой дрянью они забросали почти весь район. В некоторых деревнях, как мне стало известно, многие люди сильно забеспокоились, поддаются панике.

— Я знаю. Паника в настоящий момент — это самое страшное для нас.

По поводу этих листовок мы напечатаем статью. Вот думаю, как написать. Надо дать отпор брехунам.

— Дело не в отпоре, милый мой. Начинать с врагом словесную дуэль — это меньше всего должно нас сейчас занимать. Главное — своих людей успокоить, разъяснить им обстановку, дать практические советы, — Камлюк задумчиво посмотрел на исписанные страницы, лежащие перед ним на столе, и продолжил: — Вот это и побудило меня взяться за перо и обратиться со словом к народу. Возьми, Давид Моисеевич, дай ход.

Гусаревич благодарно посмотрел на Камлюка и взял статью.

— Хорошо, Кузьма Михайлович, очень хорошо. Постараюсь, чтобы газета как можно быстрее попала к читателям.

Он попрощался и вышел. В комнату снова долетел гул самолетов. Вдруг где-то невдалеке от штаба послышались страшной силы взрывы. Пол под ногами задрожал, дом тряхнуло. Камлюк схватил со стола полевую сумку и заторопился к выходу. Выбежав во двор, он бросился к бомбоубежищу.